Александр Климай - Наташа. Новая повесть о Ходже Насреддине

Загипнотизированный глазами толстяка, мальчик не двигался, не шевелился и Абдурахман. Он стоял напрягшись, а руки его машинально перебирали только что полученные деньги. Но купец, как более опытный человек, быстрее нашел выход из создавшегося положения. Звонкие монеты тут же оказались в кармане, а руки толстяка медленно потянулись к притихшему и втянувшему голову в плечи пареньку. Абдурахман внезапно подпрыгнул, в результате чего его толстый зад оказался немного выше над землей, чем был до этого знаменательного момента. В конечном итоге от произведенного действия толстяк распластался на своем собственном прилавке, столкнув при этом с него несколько арбузов и дынь. Его жирные пальцы вцепились в худенькое плечо Рустама. Поняв, что оказался во власти врага, мальчик заорал, стараясь перекричать шум бухарского базара. Его друзья поспешили на помощь, пытаясь освободить несчастную жертву. Но и Абдурахман был не один — к нему уже подоспели помощники, и маленький сорванец оказался захвачен.

— А-а-а… шайтан! Попался! — заревел купец. — Что, снова пришел бить мои арбузы?!

Тут его взгляд метнулся по расколотым им же самим зрелым, истекающим ароматным соком дарам природы и неожиданно вновь остановился на глиняной фигурке, которая после этой жаркой схватки чудом удержалась на краю прилавка. Очевидно, в первую минуту гнева купец не разобрал, что означает сие произведение искусства. Но постепенно туповатое выражение его сонного лица начало меняться. Маленькие, заплывшие жирком глаза округлились, наливаясь при этом кровью и злобой:

— Шай-та-ан! — прошипел он и сжал руку мальчика так, что тот в свою очередь заверещал от боли. — Правоверные!.. — со стоном продолжал Абдурахман. — Правоверные! Вы посмотрите, что сделал этот смрадный маленький шакал! — при этом купец поднял высоко над головой фигурку, изображавшую его самого, присевшего на корточки со спущенными штанами, и с торчащим придатком, служащим для выведения мочи.

От ярости торговец лишился языка и только часто моргал веками. Правоверные же, собравшись полукругом около прилавка, по достоинству оценили творение Насреддина. Некоторые из них, находясь в весьма преклонном возрасте и поэтому слегка подслеповатые и посему плохо рассмотревшие скульптурку, недружным хором поддержали своего соседа, выражая негодование по поводу хулиганского поступка мальчишки. Другие же, понявшие тонкий юмор начинающего скульптора, с трудом сдерживали улыбку. Третьи, не скрываясь, покатывались со смеху.

Видя такую неоднозначную реакцию окружающих и явно страдая от обиды и недостатка к себе сочувствия, Абдурахман со злостью ударил скульптурой по прилавку. При этом тонкий придаток, выводящий наружу ненужную жидкость из мочевого пузыря, с жалобным звоном отвалился и упал на землю. Сама же скульптура осталась невредимой — не зря же Насреддин закалял ее в огне и просушивал на солнце столько дней. Вид непокорной фигурки, лишенной столь важного органа, вызвал у торговых людей откровенное ржание. Многие, держась за животы, хохотали до икоты, а бедный толстяк пришел в неистовство. Он совершенно потерял от бешенства голову и, что-то нечленораздельно крича, колотил скульптуркой по прилавку. Этим воспользовались сорванцы. Они подхватили онемевшего от страха Рустама и бросились наутек. Когда купец понял, что добыча уходит из рук, он с удивительной для его веса резвостью бросился в погоню. Но на этот раз ему не повезло. Мальчишки словно растворились среди торговавших, покупавших и просто пришедших поглазеть и послушать сплетни. Лишь запущенная вслед беглецам хурма оставила на их халатах свой мокрый красный след. В Абдуллу попал незрелый крепкий плод, и спина между лопатками долго болела.

— Вы как хотите, — заявил пострадавший, — а я за это с толстяком рассчитаюсь.

— К овощному ряду нам идти нельзя, — рассудительно произнес Ходжа, — купец сейчас будет начеку и не позволит нам приблизиться к прилавку!

— Нет… на базар я и сам не пойду… предлагаю забраться к Абдурахману на бахчу.

Сорванцы дружно одобрительно загалдели.

— Ну что ж, — поддержал их Насреддин, — бахча не дворец, туда можно. Кто с нами?

Ребята как один подняли руки — вопрос был решен не в пользу толстяка.

На следующий день Шир-Мамед с горечью сокрушался по поводу произошедшего вчера на базаре. Мальчик, сидя за столом и жуя лепешки, внимательно слушал отца.

— Это надо же такое придумать… — возмущался старик, — слепить из глины фигуру почтенного купца, да еще в такой позе!.. — гончар наклонился к старухе и что-то прошептал ей на ухо.

Женщина выронила пиалу и, беззвучно хохоча, схватилась за живот.

— Аллах с тобой, ханум! — сердито проворчал Шир-Мамед. — Что же тут смешного?!

Уже было успокоившаяся старуха вновь закатилась в приступе смеха.

Когда она, наконец, угомонилась, гончар продолжил:

— И ведь это сделал мастер из нашей слободы… Ух! Если бы я знал, кто этим занимается… — Шир-Мамед воинственно покрутил головой и грозно посмотрел на Ходжу, вовсе не подозревая, что виновник возмутившего его события сидит напротив.

Гончар страдал забывчивостью (простительной в его возрасте) и совсем не помнил о фигурке, недавно вылепленной Насреддином. Мальчик попытался выдержать его взгляд, но, почувствовав, что не справится с этой задачей, потупил очи и, как ни в чем не бывало, потянулся к очередной дольке дыни. Где-то далеко в душе мелькнуло сомнение: «Не сознаться ли?».

Но эта мысль очень быстро погрузилась в такую глубину его сущности, что уже в следующее мгновение ее невозможно было там отыскать. Несмотря на это, разговор оставил в душе мальчугана заметный след, и вскоре он сам как один из зачинщиков набега на бахчу купца отговаривал своих товарищей от этой затеи.

— Струсил, струсил! — дразнил Насреддина Абдулла. — Наверное, всю ночь дрожал!

— Ничего я не дрожал — я спал! — оправдывался Ходжа, но что бы он ни говорил, симпатии друзей оказались на стороне соперника Насреддина.

Даже самый верный друг Ахмедка — и тот отвернулся от Ходжи. Воспользовавшись ситуацией, позволявшей ему захватить власть, Абдулла уверенно заявил:

— После полуденной молитвы встречаемся у Черного холма, а сейчас — айда к Тамерланову мосту, там будет представление канатоходцев.

Ребята гурьбой помчались по узким переулкам слободы. Лишь один Ахмедка остановился, махнул рукой, приглашая с собой, но Насреддин, насупившись, молча стоял и смотрел вслед убегавшим друзьям. Не дождавшись ответа, Ахмедка пожал плечами и припустил за товарищами.

На глаза Ходжи невольно навернулись слезы — в них были обида и злость. Но мальчик не был бы Ходжой Насреддином, если бы умел только проливать никому не нужные потоки воды. Шмыгнув носом и решительно вытерев слезы рукавом халата, он тихо произнес: