Даниэль Кельман - Последний предел

Поезд был крошечный: маленький локомотив и всего два вагона, с деревянными сиденьями, без багажного отделения. Двое рабочих в грубой спецодежде, старуха. Она посмотрела на меня и произнесла что-то на непонятном диалекте, эти двое засмеялись, поезд тронулся.

Рельсы взбирались в гору. Сила тяжести отбросила меня на деревянную спинку; когда поезд круто повернул, мой чемодан опрокинулся, один из работяг засмеялся, я взбешенно уставился на него. Еще один поворот. И еще. У меня закружилась голова. Рядом с нами разверзлось ущелье: отвесно вздымающийся, поросший травой склон с причудливым чертополохом и соснами, словно когтями вцепившимися в землю. Мы проехали туннель, теперь пропасть метнулась к нам справа, еще один туннель, пропасть опять стала преследовать нас слева. Пахло навозом. Уши у меня заложило, я сглотнул, неприятное ощущение исчезло, но через несколько минут вернулось и больше не проходило. Деревья пропали, их сменили обнесенные изгородью альпийские пастбища и очертания гор за склоном. Еще один поворот, поезд затормозил, мой чемодан опрокинулся в последний раз.

Я вышел на платформу и закурил. Головокружение постепенно отступало. За вокзалом виднелась деревенская улица, на ней трехэтажный дом с изъеденной временем и непогодой дверью и распахнутыми ставнями: «Пансион „Чудный вид“. Завтрак, домашняя кухня». Из окна на меня печально смотрела оленья голова. Ничего не поделаешь, здесь я забронировал номер, все остальное было не по карману.

За стойкой регистрации возвышалась крупная дама с прической валиком. Она старалась говорить медленно и отчетливо, но все-таки я с трудом понимал ее диалект. Лохматый пес обнюхивал пол.

— Принесите чемодан ко мне в номер, — сказал я. — Кроме того, мне нужна еще одна подушка, одеяло и бумага. Много бумаги! Как пройти к Каминскому?

Она водрузила на стойку толстые руки и посмотрела на меня. Пес нашел какие-то объедки и, сопя и чавкая, принялся их разгрызать.

— Он меня ждет, — подчеркнул я, — я не турист. Я его биограф.

Она, по-видимому, задумалась. Пес ткнулся носом в мой ботинок. Я подавил желание его пнуть.

— За домом, — сказала она, — все время в гору. С полчаса пешком, потом увидите дом с башенкой. Хуго!

Мне потребовалась секунда, чтобы осознать, что она обращается к собаке.

— Наверное, часто о нем спрашивают?

— Кто?

— Ну, не знаю. Туристы. Поклонники. Ну, кто-нибудь.

Она пожала плечами.

— А вы вообще знаете, кто это?

Она молчала. Хуго хрюкнул и выронил что-то из пасти; я изо всех сил пытался не смотреть в его сторону. За окном пророкотал трактор. Я поблагодарил и вышел.

Горная тропа начиналась за полукруглой главной площадью, двумя витками поднималась над крышами и проходила по бурой россыпи валунов. Я глубоко вдохнул и зашагал.

Подъем оказался утомительнее, чем я ожидал. Не успел я сделать и нескольких шагов, как рубашка прилипла к телу. От лугов поднимался теплый пар, солнце нещадно палило, по лбу у меня стекали капли пота. Когда я, задыхаясь, остановился, оказалось, что я одолел всего два витка серпантина.

Я снял пиджак и набросил его на плечи. Он упал; я попытался завязать рукава на поясе, пот стекал в глаза, я его отирал. Кое-как одолел еще два витка, потом мне пришлось отдохнуть.

Я сел на землю. У моего уха тоненько, противно звенел комар, внезапно тоненький писк умолк; через несколько секунд у меня зачесалась щека. От сидения на влажной траве намокли штаны. Я встал.

Наверное, самое важное — дышать в такт шагам. Но мне это не удавалось, то и дело приходилось останавливаться, скоро я весь взмок, дыхание с хрипом вырывалось из груди, волосы прилипли ко лбу. За спиной у меня послышался глухой шум, я испугался и шарахнулся в сторону, меня обогнал трактор. Водитель равнодушно посмотрел на меня, голова у него моталась из стороны в сторону от толчков мотора.

— Не подбросите? — завопил я.

Он меня не замечал. Я кинулся за ним следом, еще немного — и я запрыгнул бы на гусеницу. Но потом я отстал и уже не сумел его догнать, беспомощно глядя, как он, удаляясь, взбирается в гору, все уменьшается и уменьшается и наконец исчезает за последним поворотом. В воздухе еще долго висел запах бензина.

Через полчаса я, тяжело дыша, отупев от усталости, плохо соображая, стоял на вершине, обхватив деревянный столб. Едва я обернулся, как мне показалось, будто склон обрушился в пропасть, а небесный свод взмыл ввысь, твердь опрокинулась, я судорожно вцепился в столб и подождал, пока приступ головокружения не пройдет. Вокруг росла чахлая трава, там и сям перемежавшаяся заплатами гальки, впереди дорога едва заметно шла под уклон. Я медленно стал спускаться, через десять минут она влилась в маленькую, не замкнутую с юга котловину с тремя домами, автостоянкой и асфальтированной улицей, ведущей в долину.

Да, черт побери, широкая, ровная улица! Надо же мне было дать такой крюк, и потом, я мог поехать в горы на такси. Я вспомнил о толстухе в гостинице: она еще об этом пожалеет! На стоянке были припаркованы, я пересчитал, четыре машины. На первой двери висела табличка «Клюр», на другой «Доктор Гюнцель», на третьей — «Каминский». Некоторое время я ее рассматривал. Мне предстояло свыкнуться с мыслью, что он действительно здесь живет.

Дом оказался большой и некрасивый, в два этажа, с остроконечной декоративной башенкой, неуклюжим подражанием стилю модерн. У садовой калитки был припаркован серый «БМВ»; некоторое время я с завистью его рассматривал, я бы тоже от такого не отказался. Я пригладил волосы, надел пиджак и ощупал комариный укус на щеке. Солнце уже садилось, моя тень, узкая и длинная, легла у моих ног на лужайке. Я позвонил.

ослышались шаги, в замке повернули ключ, распахнулась дверь, и на меня недоверчиво уставилась женщина в грязноватом переднике. Я назвал свое имя, она кивнула и захлопнула дверь.

Я уже подумывал позвонить еще раз, но тут дверь снова распахнулась: на пороге появилась другая женщина, лет сорока пяти, высокая и худая, черноволосая, с узкими, почти как у японки, глазами. Я назвал свое имя, скупым жестом она пригласила меня войти:

— Мы ждали вас только послезавтра!

— Смог вырваться раньше.

Я прошел вслед за ней по пустому коридору, в конце которого виднелась приоткрытая дверь; из-за нее доносилась невнятная разноголосица.

— Надеюсь, я не причинил беспокойства.

Я замолчал, давая ей время заверить, что, конечно, никакого, помилуйте, но она ни в чем меня заверять не стала.

— А вот про улицу вы могли бы сказать! Я ведь взбирался по горной тропе, чуть в пропасть не сорвался. Вы его дочь?

— Мириам Каминская, — холодно произнесла она и распахнула другую дверь. — Подождите, пожалуйста!