Ион Агырбичану - «Архангелы»

— Не стоит ни о чем судить по моему лицу, — сказал Гица. — Вернувшись с похорон, продолжаешь быть печальным.

— Похорон? — воскликнул в ужасе Василе.

— Ты хуже ребенка, ей-богу! Разумеется, мне невесело, хотя лучше бы никого не посвящать в свои заботы. Но как иначе назовешь все, что было в Вэлень. Только похороны. — Гица говорил спокойно, просто и чистосердечно.

Мурэшану опустил руки и облегченно вздохнул.

— Если и теперь не веришь, прочитай письмо доктора Врачиу, моего свояка, — предложил Гица, доставая из бумажника конверт.

Василе жадно схватил его, прочитал и, успокоившись, стал собираться.

— Должен сказать, дорогой домнул Мурэшану, что сестра моя сделала прекрасный выбор. Я уверен, что рассказ о том, как вы восприняли известие о ее болезни, ее порадует, — проговорил растроганный Гица.

Запаковав последние книги, Василе сказал:

— Теперь я сбегаю к священнику, прощусь с ним и предупрежу, что мы на обеде не будем.

— Мы не будем? — переспросил Гица.

— Да. Я у них столуюсь, но сегодня они пригласили на обед нас обоих. Через секунду я вернусь.

Он хотел было бежать, но Гица схватил его за рукав:

— Вечерний поезд когда отсюда отходит?

— В половине девятого!

— Время у нас есть! Не стоит предупреждать священника, пойдем лучше и пообедаем. Если выедем из села в шесть, как раз успеем к поезду. Все равно раньте ночи не доберемся до свояка, — выпалил Гица единым духом, распахнул окно и что-то крикнул крестьянину, сидевшему на облучке. Колеса брички тут же загрохотали.

— Ну что, теперь видишь, что не так уж тяжко больна Эленуца? — обернувшись к Василе, шутливо спросил Гица.

Но успокоился Василе только тогда, когда Гица стал ему подробно рассказывать, что он предпринял, чтобы ускорить их свадьбу.

Отец Поп обрадовался, увидев у себя в гостях обоих молодых людей. Инженера представили попадье и Лауре.

Никому и в голову не приходило, что Василе сегодня уезжает. Отец Поп угостил сперва всех пивом, потом все весело уселись за стол. Лауру посадили между Василе и Гицей.

Из всех сидящих за столом только у Гицы скребли на сердце кошки. Василе Мурэшану, уверовав, что с Эленуцей ничего страшного не происходит, чувствовал только дыхание близкого счастья, и лицо его светилось. Что бы ни говорила Лаура, все ему казалось смешно. Священник запальчиво говорил протопопу, что правительство все чаще вмешивается в церковные дела. Попадья рассказывала Гице запутанную историю о том, как лишили сана дьячка, который был одновременно и учителем в приходской школе. Молодой инженер плохо слушал попадью. Он поглядывал на Лауру, слушал ее звонкий, серебристый голосок и чувствовал, как от ее близости кровь приливает у него к щекам. Аромат невинной юности, которым дышало все ее существо, несказанно волновал его. Он вздрогнул, увидев, как Лаура прикрыла ладошкой рот Василе. Потом она долго шепталась с ним о чем-то, и Гица, как ни старался, ничего не мог разобрать.

— Смотри не говори! — воскликнула Лаура, обращаясь к Василе и вместе с тем искоса поглядывая на Гицу.

— Лаура! — укорила ее мать.

— Оставь их! — рассмеялся отец. — Молодые люди должны уметь хранить секреты, которые доверяют им девушки.

— Вообразите себе, домнул протопоп, этот человек способен разболтать все, что ты только ему не доверишь, — защебетала Лаура. — И он даже не старается избавиться от этой дурной привычки.

— Лаура! — вновь раздался укоряющий голос попадьи.

— Мама, а тебе разве нравятся люди, которые не умеют хранить секретов? — притворяясь возмущенной, откликнулась Лаура.

Лаура смеялась, и на нежных ее щечках появлялись округлые ямочки, в которые можно было положить по орешку. Голубые глаза сияли, и больше всего на свете ей нравилось смеяться и веселиться.

До конца обеда попадье еще не раз пришлось укоряюще воскликнуть «Лаура!», но и посмеяться от души тоже. По просьбе протопопа Лаура принялась изображать двух барышень, которые на недавнем празднике декламировали стихи. С невероятной точностью Лаура передавала напряженные голоса, нелепые жесты, меланхолические взоры провинциальных барышень.

— Точь-в-точь! — то и дело повторял священник, покатываясь со смеху.

— Умора! — вздыхала попадья.

Представление закончилось, и протопоп серьезно сказал:

— Истинный талант! Примите мои поздравления, домнишоара! На сцене вас наградили бы бурей аплодисментов.

Лауру явно взволновала похвала отца протопопа, возможно, именно потому, что она и сама чувствовала в себе способности. Она притихла и сидела, не вступая в разговоры.

Инженер Родян не сводил с нее глаз и чем дальше, тем больше удивлялся. Впервые в жизни встречал он такую живую, такую непосредственную девушку. В ней и на волос не было того дурацкого манерничания, без которого не обходится ни одна барышня, оказавшись в обществе с не слишком знакомыми людьми. Душа Лауры казалась ему яснее ее голубых глаз, а они не скрывали ничего из того, что переполняло ее душу. Искренность и естественность Лауры, изумляя Гицу, завораживали и притягивали его все больше. Он уже не удивлялся, что Василе так часто упоминал в своих письмах Лауру, он удивлялся, как, живя с нею рядом, он мог остаться верен Эленуце. Однако кое-какие брошенные взгляды и оброненные Лаурой слова внушили ему подозрение, что Василе не так уж чистосердечен. И каким же счастьем переполнилось сердце Гицы, когда он увидел, что точно так же говорит и смотрит Лаура на протопопа. Хотя, впрочем, будь протопоп в возрасте Василе, еще неизвестно, что подумал бы об их отношениях Гица.

«Василе определил ее точно! Лаура любит жизнь, жизнь ее радует! И в душе ее таится немалая сила и воля», — думал Гица.

Какие только чувства не посетили молодого инженера за столом, и не самым последним было чувство признательности Василе за то, что он не влюбился в Лауру.

Но именно он, Георге Родян, оказался единственным человеком, к кому Лаура, казалось, холодна. То ли потому, что не заметила в нем ничего особенного, то ли потому, что, напротив, он поразил ее чем-то необычайным. Девушка с ним и двух слов не сказала, а уж о непринужденной дружеской болтовне, похоже, нельзя было и мечтать. Даже когда она изредка смотрела на соседа, глаза у нее были внимательны и серьезны. Нет, Гица решительно не понравился Лауре.

Молодого священника упросили петь народные песни, потом романсы. Мужчины, в особенности те, у кого бороды поокладистее, с охотой прикладывались к стопочке. Время бежало быстро. Протопоп, к собственному удивлению, заметил, что уже четыре часа и ему пора уезжать, чтобы засветло добраться до соседнего села, где на завтрашний день назначен в школе экзамен. Он выпил еще один, последний, как в деревне говорится, «у лошадиной морды» стаканчик, и коляска под прощальные крики оставшихся тронулась в путь.