Каталин Флореску - Якоб решает любить

Во время прогулки мы оставляли за собой шлейф сладкого запаха. Маршрут наш никогда не повторялся, а менялся в зависимости от того, где проводилась какая-нибудь ярмарка, открывался новый магазин или продавалась новая книга. В этом дед видел свою истинную задачу, которую сознавал и без наказов отца и матери. «Тебе надо много читать, Якоб, ведь ты беззащитен. Любой может сделать с тобой что заблагорассудится, но если ты много знаешь, то ты вооружен. — Он поднимал палец. — Тот, кто много знает, может оторваться от своей земли, а кто не знает — тому нужен клочок земли для пропитания». Довольный своей краткой речью, он засовывал в рот бозамбину. В отличие от классного наставника, его не интересовали названия моих книг. Одних обложек хватало, чтобы вселить в деда уверенность в моем будущем.

Но потом дед стал все чаще опаздывать, а то и вовсе не приходил встречать меня. Однажды, прождав довольно долго, я отправился домой один. Перед витриной кондитерской «Остеррайхер» я остановился, чтобы полюбоваться тортами и пирогами, громоздившимися за стеклом так, словно хотели достать до самого Бога. За стеной из сахара, сливок и шоколада я увидел деда, сидящего в лучшем костюме за единственным столиком.

Лавка скоро закрывалась, и никаких других посетителей там уже не было. Рядом с дедом сидела госпожа Остеррайхер — округлая и приветливая дама. Думая, что ее никто не видит, она любила смотреться в зеркало и поправлять прическу, которая окружала ее голову, словно облако непонятного цвета. Как и все дамы района, она стриглась в салоне «Метцель». Над дверями магазинов и заведений квартала висели похожие яркие вывески. Все они были изготовлены в мастерской «Бергер», что находилась за углом.

Дед вел себя непринужденно, я видел, как он смеется. Казалось, предмет разговора сильно веселил собеседников. Госпожа Остеррайхер, все еще в фартуке, слегка поправила прическу и положила руку на стол. Дед наклонился вперед и накрыл ее руку своей ладонью, а дама, очевидно, была не против. Она не отдернула руки, и так они продолжали беседу.

Я удивленно отпрянул от витрины. Дед, наверное, хотел сохранить этот секрет при себе. Вернувшись вечером, он откашлялся, и его смущение бросалось в глаза.

— Я совсем забыл, который час, — сказал он.

— Да тебе совсем ни к чему встречать меня из школы, дедуль. Мне уже семнадцать. Делай что хочешь, — ответил я, не отрываясь от книги.

За ужином я заметил, что дед почистил ногти.

Ни с того ни с сего он спросил:

— Как тебе госпожа Остеррайхер? — И, не дожидаясь ответа, заметил: — Веселая она вдовушка.

Знакомство деда с кондитершей имело приятные последствия. Как-то я проходил мимо лавки госпожи Остеррайхер, а она вышла и окликнула меня: «Ты же внук господина Обертина, да?» Она вернулась за прилавок, положила на салфетку несколько бозамбин и поднесла их мне. «Открой-ка ротик!» — велела она и, как только я это сделал, засунула одну сладость мне в рот. Я полез в карман за деньгами, но она остановила меня: «Это бесплатно, мой милый. С деньгами или без, все равно все это скоро пойдет псу под хвост». Я не понял, что она имела в виду.

Однажды, приняв очередной подарок от кондитерши и запихивая кулек бозамбо в карман, я увидел перед собой Катицу. В руках у нее было несколько рулонов ткани. За те несколько месяцев, что прошли с нашей последней встречи, она изменилась. Или я. Или что-то еще. Ее живые глаза пристально смотрели на меня.

— Сколько ты уже в городе? — спросил я.

— Несколько недель.

— У мадам Либман?

Она кивнула.

— Говорят, скоро еврейские магазины закроют, — продолжил я.

— У мадам слишком много важных клиентов, — ответила она.

Не зная, что еще сказать, я смущенно переминался с ноги на ногу, пока не вспомнил о бозамбо. Я достал кулек и хотел отдать ей, но руки у нее были заняты рулонами.

— Давай это мне, — сказал я и взял ее ношу, а сладости сменили владельца.

Я проводил ее до вывески ателье мадам Либман, и она забрала рулоны обратно.

— В этом платье ты похожа на городскую девушку, — сказал я.

— Когда идешь к клиенту на дом, приходится надевать такое.

Я думал, что бы еще сказать, и тут вспомнил о вещах, что она передала мне, когда мы с дедом уезжали из деревни.

— Брюки сидят как влитые.

— Не жмут?

— Нет. Совсем нет! Тогда до завтра?

Она ответила, будто я задал самый обычный вопрос:

— Если пройдешь по улице пару раз туда-сюда, то я увижу тебя в окно.

Она исчезла во дворе, где находилось ателье мадам Либман. Так началось мое время с Катицей.

Мы встречались у входа во двор ателье и гуляли вдоль Бегского канала. Атмосфера в городе царила скорее мирная, чем военная. В открытых кафе было полно народу, пили вино из Баковы [20] Бакова — село в 30 км к юго-востоку от Темешвара, где с XIX в. до 1945 г. производилось несколько сортов вин. Население Баковы было преимущественно немецким. и пиво с пивзавода на окраине города.

В дождливые дни мы заходили в кинотеатр «Мози», где тогда показывали уже не американские, а немецкие фильмы. Мози был единственным в городе обладателем «роллс-ройса». Он знал продолжительность картин и подъезжал на своем авто как раз в перерыве, когда мы все стояли на улице. Издалека, еще не выехав из-за угла, он гудел в клаксон и пугал немногих лошадей, везших телеги. Подъезжая к собравшейся толпе, он газовал, чтобы эффектно затормозить прямо перед нами. Машина сверкала, как золото во рту у цыгана.

Выходя из автомобиля в безупречном белом костюме, Мози был настоящей звездой. Некоторые пропускали вторую часть фильма, только чтобы поглазеть на это чудо техники. Однажды кто-то поинтересовался, почему он купил именно «роллс-ройс», а не немецкую машину. Ведь фильмы Мози явно предпочитал немецкие, а вот машины — английские. «Кино — это для души, а автомобиль — для глаз», — отвечал пижон. Мы так и не поняли, почему душа у него немецкая, а глаза английские.

Мози боялся испачкаться и поэтому запрещал его трогать. Как-то раз он расстелил на асфальте платок, встал на колено и вдохнул выхлоп своей машины. Откашлявшись и отряхнув костюм, он сказал с драматической интонацией: «Так пахнет будущее, дорогие мои».

Мы с Катицей никогда не касались друг друга, ни в кино, как все парочки, ни во время прогулок по паркам на берегу канала, где все готовили почву для дальнейших прикосновений. Нам это было ни к чему, ведь все, что происходило с нами, казалось спокойным течением, что плавно увлекало нас и через несколько часов снова приносило к берегу.

В конце вечера я провожал Катицу до ее маленькой сырой комнатушки над ателье, которую ей выделила мадам. Но дни, когда мы могли гулять по улицам, парку, набережной, были сочтены. Первые осенние ураганы уже бушевали над окрестностями и наносили серьезный ущерб в Трибсветтере, как нам еженедельно сообщал Сарело. Порою дождь и ветер по нескольку дней властвовали в городе, и увязшие в грязи машины приходилось вытаскивать лошадьми.