Арнольд Цвейг - Радуга

Ошеломленная женщина, оросив слезами невинности каменный порог, вдруг услышала возле себя хорошо знакомый, ласковый голос, голос старой женщины, бормотавшей в темноте:

— Ради бога, моя дорогая, что вы здесь делаете?

Это была Обере, умная волшебница, фея иглы.

Обере выслушала рассказ плачущей женщины, разумеется, не явившийся для нее неожиданностью, стала проклинать всех обидчиков-мужей, а в особенности нашего знакомца. Она обещала жене полное удовлетворение на следующий день, а пока — убежище на ночь. Утешенное дитя последовало за ней и нашло у нее теплую комнату, в комнате теплую кровать, а в кровати — пылкого любовника.

Нет, мои юные слушатели, этого я описывать не стану. Отказываюсь. Я старик, одной ногой стою в могиле и помышляю лишь о спасении души. Скажу только, что молодой человек, словно завороженный магической цифрой пять на пятидесятифранковой монете, упятерил свои усилия и нашел благоприятный отклик у нашей красотки.

А на следующий день, ранним утром, жестокая хозяйка поднимает с постели молодую женщину, безжалостно прерывая столь заслуженный сон, и ведет ее в церковь Сен-Корнейль. Там она велит ей преклонить колени и простереться во прах перед образом доброй богоматери. Наша красавица охотно соглашается — ах, она так сладко устала — и засыпает. А старуха ставит на пол шесть подсвечников, горящих вокруг образа богоматери, и освещает ими стройную грешницу; поверьте мне, пресвятая дева сошла к бедной грешнице не с гневом и местью в душе: женщины всегда договорятся между собой во вред мужчинам. А супруг, которому на этот раз пришлось помириться с печальной необходимостью, вынужден был встать с постели и выслушать взволнованную старую Обере, вломившуюся к нему в дом. Дурной сон, приснившийся ей под утро, погнал ее в церковь, и что она там увидела? Молодую супругу, которая в отчаянии молится перед образом Марии, клянется в своей невинности.

Муж уже почувствовал раскаяние — мужья охотно раскаиваются, если им приходится спать в одиночестве, — он смущен, подавлен, он быстро встает и отправляется в церковь. Жена лежит, распростертая на полу, так глубоко погрузившись в свою скорбь и молитву, что не слышит приближения супруга; как она хороша, как невинно-прекрасна в свете восковых свечей. Он ласково, виновато окликает ее; она встает, смущенная, полная стыда, очаровательная; пока старуха снова расставляет свечи на алтаре, он целует жену, умоляя о прощении. Они втроем идут домой; супруги молчат, а старуха жалуется на свои старческие немощи. Как она слаба! Ведь вчера, сидя на кровати, она почти лишилась чувств. И как забывчива! Ей дали переделать нарядный камзол фиалкового цвета из бархата, шелка и меха. И кто поверит ей, что она не знает, куда девала камзол! Что он исчез, а она, бедная, старая женщина, в полном отчаянии.

«Вот как!» — думает муж. Теперь невинность его жены ясна как день. И придя домой, он отдает швее камзол, в котором еще торчит иголка с ниткой. Убеждение в невиновности жены делает его щедрым, и он дарит пятьдесят франков этой верной и преданной особе.

А затем муж снова ложится в постель. В постель, но не для отдыха, ибо даже купец, обладая молодой женой, — не правда ли?..

И кто — не супруг же! — запретит доказавшей свою верность жене время от времени давать работу честной швее и даже самой относить эту работу к ней на дом?

Мои дорогие ученики, на прощанье выслушайте мораль сей басни; мой друг, аббат церкви Сен-Сюльпис, который не захотел отречься от своего бога и которому поэтому мастер Самсон [12] Парижский палач. выбрил сразу и подбородок и тонзуру, — мой друг не раз говаривал: «Истинный брак не может быть уничтожен ни разводом, ни разрывом». Спокойной ночи, господа. Когда будете спускаться по лестнице, посветите себе сами; у меня нет лакея, с тех пор как я прогнал последнего за неопрятность. Разве здесь найдешь порядочных лакеев?!

До следующего раза, друзья мои, до следующего раза.

асто бывает, что судьба человека складывается в точном соответствии с законами его характера, и что бы с этим человеком ни приключилось, пусть даже в него выстрелят в упор, все это вызвано роковыми силами, заложенными в нем. Именно в них-то и коренилась причина того, что силезский сержант Пауль Пашке чуть не истек кровью в самом начале первой мировой войны.

Ранним утром на второй день мобилизации старший сын мастера столярного дела Пашке, с удовлетворением кивнув, снова обвел взглядом мастерскую, где он еще вчера работал и где всегда был правой рукой отца. В чисто подметенной комнате все стояло на своих местах, к побеленным стенам были привалены груды струганых досок и некрашеная дверь со сквозным отверстием на месте замка. Не стоило заглядывать в темные углы между досками и стеной, проверять, нет ли там мусора, пыли, стружки. Каждый вечер, когда кончалась работа, он сам следил за тем, чтобы ученики не ленились убирать, не оставляли огрехов; большие ящики под верстаками были полны опилок и стружки, а до блеска начищенный инструмент лежал наготове в полном порядке. К вечеру, разумеется, все это в пылу работы будет разбросано; зато старик отец вместе с рабочими, которых пока не призывают (ополченцы! — пренебрежительно подумал мобилизованный), и с учениками изготовят за день с полдюжины дверей для строящейся школы.

Он пожал плечами, как бы говоря: кто знает, что будет здесь завтра утром. И снова пожал плечами, как бы выражая этим радостную мысль — меня это уже не интересует. В задумчивости он вновь и вновь поворачивал голову, оглядывая мастерскую. Часто дыша и все глубже вдыхая, вбирал он в себя запахи, никогда не покидавшие это помещение: освежающий смолистый аромат только что обструганной сосны и ели, неизбежно связанный со зрительным образом — розовато-желтые на срезе стволы, сучья, зеленые игольчатые ветки, — и витающий вокруг противный запах клея. Сын столяра любил эти запахи.

Со всем этим покончено. Он пересек двор и вошел в комнату, расположенную вровень с землей. Здесь он неторопливо и обильно позавтракал.

— Ешь, сыр свежий, долго не проголодаешься, — говорила мать и накладывала на маленькие булочки толстые куски пахучего силезского сыра. Этот запах юный Пашке тоже любил.

Лицо у матери было заплакано. Когда он поднялся из-за стола и взял ее руки в свои, не осмеливаясь поцеловать их, она, не в силах больше сдерживать слезы, громко разрыдалась и протянула сыну его библию. Не то советуя, не то приказывая, мать несколько раз повторила, чтобы он всегда носил эту книгу в ранце (мать когда-то служила у гернгутеров [13] Гернгутеры — члены «Гернгутеровского братства», религиозной общины, основанной в начале XVIII в. в силезском селении Гернгут. ).