Борис Екимов - Пиночет

— Там люди остались, твои спецы... — уговаривал Корытин-младший.

Отец не верил ему:

— А то не знаю, какие они хозяева. Лишь за моей спиной. Нет в них...— Он сжимал костистый кулак. — Вот тебя бы туда, ты бы совладал... — закидывал он удочку.

Корытин-младший откровенно посмеялся. Отец смолк. А через день после этого разговора снова сбежал в колхоз. Там ему стало хуже. Привезли. Откачали. И снова пошли те же речи.

— Какая меня может взять лека? — с горечью говорил старый Корытин. — Поглядел — душа вянет. За два дня хоть разгону им дал. Будут крутиться.

— Надолго ли... — остудил его сын.

Старый Корытин смолк. В самую точку сын попал. Старик поморгал, словно от яркого света, прикрыл худыми ладонями лицо, потом повернулся на бок к стене, будто подремать решил. Корытин-младший стал выходить из палаты, осторожно, на цыпочках, но уже на пороге услышал странный звук: тоненький, скулящий. Тихо вернулся к кровати отца. Да. Старый Корытин, этот суровый мужик, отвернувшись к стене и закрыв от белого света лицо большими ладонями, по-детски, по-щенячьи плакал, неумело, со всхлипами, до боли стыдясь своей слабости и не умея совладать с нею.

— Папа... папа... — мягко произнес Корытин-младший, не утешая, а лишь напоминая, что он рядом.

Отец повернулся, стал подниматься. Лицо его, искаженное стыдом и болью, было словно чужим.

— Христа ради... — просил он. — Побудь месяц-другой. Уборка заходит. Удержать... Все возвернется... Лишь удержать до весны...

Корытин-младший обнял отца, уложил его в постель и сказал:

— Ладно. Будет по-твоему. Только лечись.

— На совесть?.. — не вдруг поверил отец.

— На совесть. Лечись.

И тогда отец поверил, выдохнул облегченно, сказал:

— Гора с плеч. Спасибо, сынок.

И вправду с плеч ли, с души старого Корытина словно гора упала. В день-другой он переменился, успокоясь. А тут еще дочь приехала. Стало и вовсе хорошо. Старик словно умылся живой водою: стал улыбаться, играл в шахматы, врачам не перечил. И то, что сын к нему приезжал совсем редко, не огорчало, а, напротив, успокаивало.

Так он и умер, спокойно, во сне. Схоронили его на хуторском кладбище, рядом с женой. Там они и лежали, на вечном покое. Сейчас, зимой, кладбище, хутор, вся округа тонули в снегах. Белым-бело. И тихо.

Подъехали к дому, остановились, вышли из машины. И Катерина, и брат ее чувствовали себя не больно ловко. Что-то встало меж ними, непонятное, недосказанное.

А от крыльца, навстречу хозяину, выскочил большой пес в длинной золотистой шерсти: узкая морда, длинные уши, умные глаза.

— По моде завел... — глядя на красивую собаку, засмеялась Катерина.

— Кто его заводил... — ответил Корытин. — Приблудный. По степи осенью ехал, он бежит, замухоренный, страшный. Кто-то бросил. Остановился, он — в машину. Это теперь отдыхался да отъелся, стал на собаку похож.

Рыжая блестящая, волнами шерсть, длинная, с навесом. Сильные ноги. Крупные коричневые глаза.

Приласкали собаку, и она, от избытка энергии и чувств, кинулась прочь от хозяина и гостьи, помчалась, делая круг, по просторному заснеженному двору большими прыжками, почти ныряя порой в глубокий сухой снег, ныряя и выбираясь наружу. Хорошо было глядеть, как мчится по белому снегу рыжее, золотистое пламя.

— Большое у вас поместье, — оглядываясь, сказала Катерина. — Много земли, огород...

— Какой огород, кому с ним управлять, — отмахнулся Корытин. — Мне — некогда, она — на работе и прибаливает. Да и кому это нужно! Дети выросли. А мы... уж как-нибудь найдем пучок моркошки да луковицу. Сад — еще отцов. Гляжу помаленьку. Но тоже... Некогда.

Пока у крыльца стояли, подкатила машина с гостями: дочь с зятем приехали из райцентра и привезли на погляд главный подарок — внучку, маленькую топотунью, голосистую, говорливую. Завертелась в доме веселая коловерть: праздничный стол, праздничный дух, шумные разговоры. Так бы и провели время, семейно, да внучка вдруг заявила:

— У вас елка плохая, маленькая, и Деда Мороза нет.

— Ах, плохая... — обиделся Корытин. — А ну пошли...

И подались чуть не всем гуртом в колхозный Дом культуры, который строили в прежние времена, при Корытине-старшем, с размахом. Там было все: просторный зал, огромная нарядная елка, Дед Мороз, Снегурочка, ребятишки и взрослые, музыка, хоровод и подарки — словом, веселый праздник.

Семейство Корытиных заметили сразу. Первым подбежал рыжеватый мальчишка и сообщил Корытину:

— Докладываю: все в порядке. Подарки раздали. Всем хватило, еще остались. Кто болеет, потом отдадим. Скоро театр приедет, уже звонили. А тебе нечего со взрослыми... — решительно забрал он корытинскую внучку.— Пошли к Деду Морозу, он тебе подарок даст.

Девочка послушно отправилась с мальчиком к Деду Морозу и елке.

— Чей это? — спросила Катерина. — Комендант...

— Наш... — с усмешкой ответил Корытин. — Наш Ваня.

— Чей — наш?.. — не поняла его сестра.

Корытин понизил голос и сказал только Катерине:

— Про какого говорят, что наш с тобой брат.

— Это он?.. — охнула Катерина.

— Он самый. Помощник председателя. Отцов, теперь мой.

— Неужели правда, а? — шепотом спросила Катерина. — Я и не разглядела. Вроде не похож... Рыжий... А глаза какие? Неужели правда?..

Корытин пожал плечами. Об этом болтали давно: вдовый председатель; безмужняя молодая баба; мальчишка, который дневал и ночевал при старом Корытине, не выводился из конторы правления, ездил в машине с председателем и в доме был своим.

— Неужто правда? — еще раз спросила Катерина.

— Не знаю. Отец просил: не гони.

— А откуда не гнать?

— Ну, от конторы, от себя. Помощник председателя. Весь район знает.

Так оно и было. Началось при Корытине-старшем. Сначала над этим посмеивались, потом привыкли. Мальчишка еще в школу не ходил, рыжий карапуз, а уж прилип к старому председателю. Пришел и заявил:

— Я вырасту — буду вместо тебя председателем колхоза.

— Может, лучше летчиком, — отговаривали его. — Или врачом. Лечить нас будешь. Или — космонавтом.

— Председателем колхоза, — твердо стоял на своем Ваня.

То ли это польстило старому Корытину, то ли вдовел он да жил одиноко и просила душа тепла, а может, и в самом деле был грешен... Теперь не узнать. Но Ваню он пригрел. Мальчишка стал своим человеком в конторе, бегал на посылках, ездил в машине с председателем по бригадам да фермам.

И когда три года назад летним днем, прямиком от больного отца, молодой Корытин приехал на хутор, то у конторы колхозного правления встретил его именно Ваня.

Этого рыжего мальчишку Корытин и прежде видел, но мельком. Волосы не стрижены, закрывают лоб; одет в заношенные до блеска спортивные брюки с надписью “Puma” да застиранную маечку. Плечи, ключицы, локти — все косточки острые, птичьи. И движенья по-птичьи быстрые. Рассусоливать не привык.