Анетта Пент - Привыкнуть друг к другу можно и без слов это совсем не долго

Спустившись, он застал ее у дальнего стеллажа с почтовой бумагой. Она повернулась к нему и сказала: ах, господин Н., но удивления в ее голосе не было, ведь она сама пригласила его и решила на этот раз взять дело в свои руки. Вы очаровательны, выпалил Руди Н., чтобы продолжить разговор, но он мог бы ничего и не говорить, потому что она уже расстегивала платье, когда он только открыл рот. Он толкнул ногой тяжелую дверь подвала, а она уже свернула платье и аккуратно положила его на полку рядом с пачкой бумаги. Конечно, могло случиться так, что спустился бы еще кто-нибудь из коллег, ведь бумага быстро кончается, подушки для печатей и ручки тоже хранились здесь, и их сразу уволили бы, это уж точно, если бы застали в этот момент: на фройляйн Ю. остался только пояс для чулок и огромный бюстгальтер телесного цвета, из чашечек которого выпирала пышная грудь, ему навстречу, подумал Руди, но опасность лишь усиливала желание. Все же она немного испугалась, когда он с легкой дрожью снял запонки и расстегнул брюки, ведь то, что торчало оттуда, нацеленное на нее, большое и багровое, вряд ли могло в нее поместиться. Однако, несмотря на страх, она одним похотливым, великолепным движением, которое понравилось ей, хоть она и не видела себя со стороны, вытянулась на спине на двух ящиках, чтобы предоставить все в полное распоряжение господина Н. Он тут же проник в нее и сразу порвал что-то внутри, и, хотя ей было известно, что иначе никак, на секунду у нее перехватило дыхание. Но потом толчки и удары, которые устроил в ней Руди Н., показались ей совсем не лишенными приятности. Наконец, когда он успокоился и улегся на нее, громко отдуваясь, что мгновенно, но не слишком болезненно, напомнило ей о Гарри, она даже ласково потрепала его за волосы и поблагодарила. Вскоре они оторвались друг от друга и оделись, фройляйн Ю. поправила прическу, Руди Н. незаметно обтерся, но перед тем как вернуться наверх, они кивнули друг другу и почувствовали удовлетворение от своей маленькой тайны, которое оба не прочь были испытать снова.

На своем рабочем месте Руди Н. не мог удержаться от вороватых взглядов в сторону фройляйн Ю., он хотел посмотреть, как она со всем этим справляется, но по ней было совершенно ничего не заметно, она сидела прямо, как всегда, и казалось, ничто ее не тревожит. Да у нее и не было причин тревожиться, вдруг осенило Руди Н., она была молода и свободна, ей можно было делать все что угодно, хоть кувыркаться с патлатыми лодырями где-нибудь на лужайке, не то чтобы он думал, что она на это способна, иначе она его не интересовала бы. Но вообще-то, он должен был признать, фройляйн Ю. его и не интересовала — ему бы и во сне не приснилось, о чем они могли бы побеседовать, собственно, он даже не слышал еще, как звучит ее голос, она и в подвале была до странности молчалива, он не был уверен даже насчет ее имени, не то Карин, не то Кирстен — его интересовали ее упругие, безмолочные груди и влажная дырочка, которой он мог пользоваться, не спрашивая разрешения, потому что она хотела того же, в отличие от Биргит, и опять у него на душе заскребли кошки, он уставился на фройляйн Ю., чтобы посмотреть, не изменилось ли ее поведение, а в это время тревога у него в животе билась из стороны в сторону, мысль о Биргит, о доме, обо всем, что он сделал, и хотел сделать опять, и не имел права делать.

Вечером у Георга начался понос, который мучил его всю ночь, так что Биргит Н. и Руди Н. в эту ночь суетились и поочередно нарезали сонные круги с бутылочкой молока и грелкой между кухней, ванной и детской под аккомпанемент тихого настырного нытья Георга.

Биргит Н. не замечала тревожного нетерпения Руди Н., которое всю неделю гнало его на работу ни свет ни заря, чтобы еще до прихода фройляйн Ю. уладить все дела и обработать документы, потому что как только она появлялась, контора превращалась в лабиринт возможностей.

Их встречи с каждым днем становились все более рискованными, но в то же время страх был эффективным анальгетиком, который нейтрализовал все иные сомнения. Ни фройляйн Ю., ни Руди Н. не думали ни о том, что в белом, слегка лоснящемся животике фройляйн Ю. мог появиться еще один ребенок, ни о том, что волосы и салфетки «клинекс» в карманах пиджака Руди Н. могли их выдать, и действительно Биргит Н. иногда доставала эти влажные комки из костюмов Руди Н., не думая при этом ничего такого, пока Георг спал и видел сны в размытых красках, пушистые зеленые равнины, пурпурные пейзажи из лиц и голосов, замкнутые в рамке из прутьев его зарешеченной кроватки.

Я не знаю, сказала мать Биргит Н., которая нечасто решалась на далекое путешествие из Брауншвейга и лишь по серьезному поводу. Лицезрение нового внука было чрезвычайно серьезным поводом, к тому же здесь была налицо острая необходимость в добром совете. Мальчонка: худой как щепка, волос почти нет, нем как рыба, от годовалого ребенка можно было ожидать большего. Ходить он умел, но неуверенно.

Дочь: тоже худая как щепка, волосы не ухожены, кожа плохая от курева, отвратительная привычка, которой просто не могло быть у ее дочери, она же с отличием окончила лицей, такого еще можно было ожидать от простой девушки, но не от нее же.

Зять: потолще щепки, похоже, она хоть готовила прилично, но невнимательный и колготной, наверное, из-за недосыпа, от которого жена непременно должна его избавить, в конце концов, он рано встает, нельзя опаздывать на работу.

Она приехала вскоре после родов, когда Биргит Н. только вернулась домой, подарила ей охапку фуксий и кусок жареной говядины, которую надо было всего лишь разогреть в духовке, вообще-то это было кстати, и наклонилась над Георгом, крошечным и съежившимся в своей решетчатой кроватке. Он лежал так тихо, так кротко, и она его вынула, он вяло повис на ее сильных руках и не шевелился, голову он немного запрокинул назад, птенчик.

Я не знаю, сказала она еще тогда и повторила теперь, это могло означать что угодно, растерянное умиление, диагноз, оценку, нерешительность, ее мужу было бы проще вжиться в новую роль, он строил бы из себя хорошего деда, он был упитан и ворчлив, как положено, еще когда Биргит была маленькая, он вел себя уже по-дедовски, у него было любимое кресло, он оберегал свой послеобеденный отдых, а вернее, наслаждался им, потому что никто ему не перечил, и в ноге у него был осколок гранаты с Восточного фронта, что всегда обеспечивало ему покой и почтение, Биргит нельзя было играть с отцом и шуметь при нем, тогда было так принято, вот бы и Руди Н. так, а то ему после работы вообще-то отдыхать положено, а он возится на полу с годовалым немым Георгом, собирает башню из пластмассовых кубиков, называя их по цветам, тогда он не был бы таким неуравновешенным. И еще, по ее мнению, ужин мог бы стоять на столе уже к возвращению Руди, тогда бы он чувствовал то, что так важно для мужчины, что о нем заботятся, ведь он весь день заботился о жене и ребенке.