Моник Швиттер - Память золотой рыбки

— Давай придерживаться правил, — сказал тогда Франк вполголоса, натянуто улыбаясь, а я ответила, презирая себя за малодушие:

— Не волнуйся, я следую велениям своего неумолимого внутреннего голоса.

Улыбка исчезла с лица Франка, он строго посмотрел на меня:

— Прямо от сердца отлегло, рад это слышать.

Я взглянула на него также строго и кивнула.

Один из крупье как-то заговорил со мной. По его словам, он не пытался ничего разнюхать, просто уже давно обратил на меня внимание. Я на него тоже, так как, несмотря на свой почтенный возраст и невероятную сноровку, с какой он водил лопаткой по зеленому сукну, у него была манера смотреть на посетителей с нескрываемым интересом, что было совершенно непохоже на его коллег с профессионально-отстраненным видом. Однако я ему об этом не сказала.

Он, дескать, ломал себе голову над тем, как часто я хожу в казино.

— Это очень просто, — ответила я.

— Раз в две недели?

— Нет.

— Раз в месяц!

— Да.

— В какой-то определенный день?

— Да.

— Так я и думал. Но в какой?

— Это вы точно скоро выясните.

Франк не приветствовал мое общение с крупье. Я уже готовилась к тому, что он предложит включить в наш устав соответствующий запрет. Но он лишь мрачно следил за нашей маленькой беседой. Я приветливо улыбнулась ему:

— Выпьем еще чего-нибудь?

Он покачал головой:

— Я здесь, чтобы играть, а не напиваться. И не языком молоть, — прибавил он.

Чего он так боялся? Что крупье обронят какое-нибудь замечание на его счет? Может, он бывал здесь чаще, и без меня? С другими женщинами? Или делал огромные ставки?

В начале второго у Франка началась невероятная полоса везения. Пять раз подряд он поставил на большие номера и пять раз выиграл. Выигрыш он поставил на сплит «8-11», выпало «8». Он поставил на малую серию, выпало «23». Весь выигрыш поставил на черное, выпало «31», Франк сиял.

— Вот теперь я не прочь выпить, — сказал он.

Когда Франк вернулся с бокалами пива, я спросила его напрямик:

— Ты часто приходишь сюда?

— Раз в месяц, ты же знаешь, — ответил он удивленно.

— Не чаще?

— Конечно, нет, это ведь против правил.

— Этого я не знала.

— Ну, так теперь знаешь. Имей в виду, это и тебя касается.

Мы дружно рассмеялись, так как сама мысль, что я могу появиться за столом без Франка, показалась нам совершенно дикой.

Спустя трое суток, шестнадцатого января, когда за самым холодным, как утверждали синоптики, днем в году наступила самая холодная ночь, я впервые вошла в казино одна. Мне пришлось подождать несколько минут, пока за столом не освободилось место, но потом я вступила в игру быстро и решительно, будто следуя определенному плану. Я чувствовала себя свободной. Я всегда знала, что делать, иногда я ставила и ошибалась, а иногда ставила и угадывала, а так как выигрыш по моим подсчетам превышал проигрыш, то у меня было хорошее предчувствие, что я поймала волну удачи. За какой-то час мой первоначальный стек утроился, и я благополучно отправилась домой.

Каждую вторую ночь я повторяла свою вылазку. Тридцать первого января я впервые проиграла весь свой стек всего за двадцать минут, так что мне пришлось пойти в кассу и еще раз обменять такую же сумму на фишки. Через полчаса и она исчезла. Я пошла домой и отказалась от дальнейших походов до тринадцатого февраля.

— Сегодня ты играешь очень осторожно, — сказал Франк.

— Верно, — вздохнула я, — у меня плохое предчувствие.

— В чем причина?

— Да если б я знала!

Франк спокойно посмотрел на меня. Потом собрался с духом и поставил целую стопку фишек на «черное»:

— Мой любимый цвет.

Он ждал, что я возражу. Но я промолчала.

Тринадцатого мая около полуночи я спросила Франка, не выпить ли нам по пиву на террасе в честь этого дня.

— Что будем праздновать?

— Наш юбилей.

Франк молчал. Мне пришлось подсказать:

— Сегодня ровно год!

— Ах, вот оно что! — в его голосе чувствовалось облегчение. — Ну, хорошо, но по-быстрому, мы же здесь не для того, чтобы напиваться.

«И не для того, чтобы молоть языком», — добавила я про себя.

С террасы мы видели, как свет фонарей отражается от рельсов.

— Представь, такая же ночь, как сегодня, — сказала я, — он играет, проигрывает, делает перерыв и пьет пиво на этой террасе; тепло, стрекочут сверчки, отсвечивают рельсы.

— Кто он ?

— Тот самоубийца.

Франк осушил свой бокал пива залпом.

— Пойдем?

Он придержал дверь, пропуская меня. Этой ночью Франк почти ничего не выиграл.

В тот раз, тринадцатого сентября, мы потратили битых сорок три минуты, пока он искал свою машину, подбирал нужный ключ и расчищал переднее пассажирское сиденье.

— Спасибо, что помогла.

— Помогла? Я же только бегала за тобой следом.

— Поведешь?

— У меня и прав-то нет!

— Не беда!

— Да я не умею. Франк, давай уже, поехали.

За рулем он то и дело смотрел в мою сторону.

— Сильно болят ноги?

— Уже нет, я же сижу.

— Странное чувство, правда?

— То, что мы проиграли?

Франк помедлил:

— Да. Хотя нет, — он, не отрываясь, смотрел на меня, подыскивая слова, пока я нервно глядела вперед на дорогу. — Тебе не кажется, что мы странные?

— Это обязательно сейчас обсуждать? Пожалуйста, смотри вперед! Франк! Осторожно!

Машина на всей скорости во что-то врезалась.

Я вышла. Посреди дороги, скрючившись, на боку лежало неподвижное тело, мужчина в толстой вязаной шапке и порванном пуховике, он хрипел, а когда я наклонилась над ним, он невнятно забормотал какую-то дурацкую песенку:

— Тили-тили-тили-тили, — расслышала я, и еще: — Трали-вали-трали-вали.

— Вы ранены? Потерпите, я вызову «скорую».

Но мужчина, дыхание которого прерывалось короткими приступами лающего кашля, продолжал бормотать и не отвечал мне.

Франк сидел за рулем, он в оцепенении смотрел вперед, в темноту.

— Я забыл дома мобильник, — только и сказал он.

Франк нажал на газ, машина подалась вперед.

Я непроизвольно хлопнула ладонью по крыше, так что он затормозил с испугу.

— Франк, мы должны вызвать «скорую»!

Я села в машину, он тронулся с места.

Три ночи и три дня Франк провел в моей постели. Он почти не разговаривал. Все, что ему было нужно, это смотреть телевизор, постоянно переключая с канала на канал, еще он часто принимал душ, так что его вьющиеся волосы распрямились, а кожа на руках сморщилась, только разговаривать он не хотел. На второй день, в понедельник, пятнадцатого сентября, я посоветовала ему позвонить хотя бы на работу и сказаться больным. Я дала ему свой телефон и оставила ненадолго одного. Бутерброд, который я принесла ему, он так и не съел. На третью ночь он заказал себе пиццу, но и к ней не притронулся.