Моник Швиттер - Память золотой рыбки

— Иначе не усну, — сказал он.

Но Франк так и так не уснул. Когда я делала кофе, то поймала себя на том, что напеваю песенку, которую бормотал сбитый мужчина. На долю секунды перед моими глазами замелькали кадры несчастного случая, но стоило мне подойти к кровати и протянуть Франку чашку, как они исчезли.

— Ты как?

Франк молчал.

— Пожалуйста, поговори со мной.

Но он молчал. Даже вопрос, заданный мне перед аварией, не хотел повторять. Во вторник вечером Франк встал и оделся.

— Он наверняка умер, — сказал он перед тем, как выйти.

В ту ночь я решила сообщить о Франке в полицию. Когда наступило утро среды, моя решимость сошла на нет.

Тринадцатого октября я целый час прождала его у входа в казино, а затем вернулась домой. Дверь не запирала. Наугад взяла с полки книгу, это оказался «Бессмертный человек» Альфреда Дёблина, открыла, не глядя. Страница сто сорок четыре, прочитала: «Все вещи имеют склонность скатываться в никуда». И закрыла книгу.

У меня есть подруга, чье имя мне нельзя называть (жаль, ведь это примечательная женщина) и чью историю мне нельзя рассказывать (а жаль, насколько я знаю, это примечательная история). Но она не хочет: ни того не хочет, ни другого. А я, напротив, хочу. Или лучше сказать «хотела бы»? Если бы было можно. И если бы я могла. Потому что она (подруга, впрочем, все-таки скорее знакомая, с которой я не прочь подружиться) рассказала мне ее (историю, которую я с удовольствием пересказала бы) не полностью и не во всех подробностях. Там зияют пробелы, пропуски, пустоты. В них я и забираюсь, чтобы не провалиться. И начинаю придумывать.

Сегодня был хороший день, не плохой, во всяком случае; день маленьких, но уверенных шагов. Как и каждое утро, я выполнила упражнение на равновесие на поваленном дубе, пять раз туда, пять обратно, не повторяя ошибку последних недель: не пытаясь добраться до противоположного конца быстрыми широкими шагами. Стопа за стопой, медленно, осторожно, но решительно я приблизилась к пропасти у конца ствола. Лишь один вопрос и один ответ занимали меня: куда теперь шагнуть — наступлю-ка я сюда, пожалуй.

Самый неотступный вопрос, от которого я освободилась лишь после нелегкой борьбы, был таким: что имела в виду знакомая, сказав вчера по телефону, что бывали деньки и получше, не правда ли, чьи деньки она имела в виду, мои?

Нет, жизнь не идет под откос, она идет ровно, по стволу дуба, туда-сюда, потом опять туда, каждое утро, в одно и то же время в одном и том же месте в лесу.

Осень наступила быстро, быстро и по-настоящему. Не за одну ночь, нет. Вчера уже была осень. А я и глазом моргнуть не успела.

Моргнуть.

Увидела я его лишь после того, как услышала, как он дышит: толчками, будто какой-то механизм, судорожно выдыхает; шагах в трех от меня, у дуплистого дерева, которое почти повалили весенние грозы, так, что оно стоит, словно пугало. Он присел у голого ствола, чуть согнув ноги, зад прислонив к трухлявой коре, громко выдыхая, руками упершись в бедра, зажмурив глаза. Голова опущена, рот широко открыт. Еще не стар, уже не молод. До смерти испугался человеческого голоса, сказал он, голоса, обращенного к нему. Так же убить можно, сказал он.

Прохладное ясное утро, солнце пробивается сквозь туман, который, как паутина, висит на сучьях и ветках, вместе с ярким светом, пятна света танцуют на земле, на хвое и листве, ветках и стволах. Только дуплистое дерево остается тусклым, солнце его не касается.

Память подводит. Или все же нет. Дни расплываются, я снова думаю о нем — о том, кого я якобы до смерти испугала вчера; я вижу, как он, промокший под дождем, стоит на скользкой листве, дышит влажным, тяжелым воздухом и вы-, вы-, выдыхает. Воспоминания кружатся, сливаются, прыгают одно через другое, танцуют, словно блики света, касаются стволов деревьев, шустро взбегают наверх и спускаются вниз, качаются то здесь, то там, расплываются. Всплески в озерах памяти, вязкий ил, нет погоды, нет времени года, времени суток. Моей памяти тоже нужны упражнения на равновесие, да только где быстро найти для нее подходящее дерево... Я гоняюсь за ним по лесу, ищу.

Мухоморы! Мой блуждающий взгляд всякий раз шарахается, там и сям в мшистой тьме вспыхивает что-то невероятно красное, это как азбука Морзе, я кручу и кручу головой, жмурюсь: три коротких, три длинных, три коротких, ти-ти-ти-таа-таа-таа-ти-ти-ти.

Если память мне не изменяет, здесь нет никаких мухоморов, и уж точно нет таких больших, с такими ослепительно красными шляпками. Я заговорила с ним. Кажется, я спросила: все в порядке? И повторила, потому что он не переставал громко выдыхать. Так что во второй раз я спросила громче. Внезапно он открыл глаза и закричал, как будто увидел что-то ужасное. Меня. Потом он снова выдохнул, чтобы еще раз и еще громче закричать. Непонятно, откуда он взял столько воздуха, не вдыхая.

Головокружение проскользнуло в мою жизнь через черный ход, как всякое несчастье. Я заметила его, лишь когда оно полностью завладело мной, и тут же поняла, что безоружна. При других обстоятельствах я бы посмеялась, в крайнем случае меня кто-нибудь предупредил бы и посоветовал бы занять оборону. Но никто этого не сделал. Никто. Кому какое дело до моего головокружения? Кто должен напоминать мне об осторожности каждый раз? Мои дети разъехались. Я живу одна, уединенно. Я частное лицо, до мозга костей частное, такое и сейчас бывает, и это легко. Человек поставлен на учет и зарегистрирован. Платит налоги. И сразу исчезает в этой легальности. У меня нет необходимости давать ни устные, ни письменные справки о моей жизни, деятельности и мыслях. И уж точно я не желаю говорить о себе в социальных сетях и на форумах. Себя я храню для себя.

Да вы же меня, чего доброго, убьете, сказал он, когда перестал кричать. На это нечего было ответить. Никогда не видела этого человека, нигде. За сорок семь лет ни разу. Никогда наши жизни не соприкасались. С его смертью я ничего общего иметь не хочу. Пожалуйста, уйдите, говорит он, но я остаюсь.

Сегодня я подхватила нить там, где она оборвалась вчера. У дуплистого дерева. Недалеко от ствола дуба, что служит мне мостом, на котором я каждый день делаю упражнения на равновесие. Пять раз туда, пять раз обратно, по утрам в восемь, уже семьдесят три дня. Дерево лежит наискось все время, что я его помню. Выглядит все так, словно оно просто улеглось, спокойно и решительно, в полном согласии с окружающим его миром.

Без равновесия, я боюсь, головокружение сожрет мою жизнь, а значит, и меня, да так и не выблюет обратно. Головокружение накатывало на меня уже раз тридцать — в общей сложности получается целый месяц. Ни одна мысль, ни один поступок тогда невозможны, даже лежа, невозможно даже пить и сморкаться. Итак, маленькие, осторожные шаги. Шаг за шагом, стопа за стопой по лежащему стволу.