Шань Са - Конспираторы

В этой прошлой жизни, когда наступало лето, ставни по утрам не открывали, чтобы сохранить немного прохлады в квартирах с растрескавшимися стенами и скрипучими стульями. Там были высокие потолки и узкие железные кровати. В туалетном бачке плавали куски соленой трески: чем чаще спускали воду, тем лучше они вымачивались. Там и сям под мебелью стояли мышеловки. В кухне блестели разве что медные кастрюли. Маленький Жильбер во фланелевой рубахе делал уроки за круглым столом, посреди которого красовалась ваза на вязанной крючком салфетке. Убедившись, что родители заняты в лавке, он шел к окну и приоткрывал ставни. В щелку ему были видны паруса яхт и полуголые блондинки под ними. Вооружившись скаутским биноклем, он улетал в окно, парил с чайками, садился на мачты, прохаживался по бронзовым плечам, ягодицам и грудям. Лето сменялось зимой. Отец клевал носом за прилавком, а мать, в бигуди и с сигаретой «Голуаз» во рту, играла в тарок в соседнем кафе. Ставни были распахнуты, но набережная пустовала. Дул мистраль, и разбушевавшееся море швыряло прямо в небо рыбацкие ялики.

Подростком, благодаря школьному другу, сыну местного врача, Филипп бывал на летних молодежных вечеринках. С напомаженными волосами и расстегнутым воротом, он курил, строил из себя сумрачного красавца, а сам боялся на шаг отойти от своей компании. В полночь огни фейерверка озаряли небо над заливом, вылетали пробки из бутылок шампанского, и девушки прыгали в бассейн одетыми. Эти ночи были бы похожи друг на друга, не появись в одну из них Эльет. Она сама подошла к нему, он так и не понял, с какой стати. Попросила сигарету, и они заговорили, словно были знакомы всю жизнь. Она призналась, что это ее первые каникулы в Сен-Тропе. Он сказал, что знает здешние места как свои пять пальцев. Ей было скучно на вилле, и они договорились встретиться завтра на площади Де Лис: он обещал научить ее играть в петанк.

В тот день на ней было ситцевое платье, голубое в мелкую гвоздичку, соломенная шляпка с букетом сухих роз на тулье и голубые в полоску полотняные сандалии. Лучи полуденного солнца пронизывали кроны деревьев, и легкие тени плясали на площадке. Бросая шар, Эльет приседала, открывала рот и высовывала язык. Сердце юного Жильбера отчаянно колотилось в груди. Никогда в жизни он не видел таких тонких лодыжек, таких золотистых запястий, такого милого личика. Он впервые оказался наедине с девушкой и последовал примеру опытных соблазнителей из «Чинечитта». Угостил ее мятным лимонадом, ванильным мороженым и пригласил на рыбалку на своей плоскодонке. Она смеялась над его южным акцентом, но ее черные глаза смотрели на него с восхищением. Он добился нового свидания на завтра, и тут вдруг она спросила, чем занимается его отец. Он поколебался между ложью и правдой и предпочел не усложнять себе жизнь. За ней приехал шофер. Она села в машину, помахала ему рукой из-за стекла. Назавтра она не пришла на свидание. Через три дня Жильбер увидел ее издали на вечеринке с каким-то парнем. Он пробился к ней, прошел совсем рядом. Она грациозно повернулась спиной, будто не видела его. Так Эльет де Ландверт изменила судьбу Жильбера Тюрбо.

Он понял, что правда делает слабых еще слабее. На вечеринки ходить перестал. Уехал в Париж учиться и больше не вернулся в Сен-Тропе. Его родители ушли на покой и поселились в Драгиньяне. Поступив в Национальную административную школу, он официально сменил фамилию на материнскую.

Став Филиппом Матло, он проводит отпуска в Бретани, невзирая на тамошние дожди и туманы. Он похоронил плоскодонку в глубинах памяти и учит своих дочерей управлять яхтой. Приняв приглашение богатых друзей, он однажды приехал в Сен-Тропе, будучи экономическим советником премьер-министра. На улицах никто его не узнавал, и сам он не узнал родные места. Ювелирные магазины и дорогущие бутики вытеснили кондитерские, мясные лавки и сапожные мастерские. Отцовской рыбной лавки тоже больше не было. Ее сменили висящие рядами мини-юбки, футболки и сине-белые шарфы болельщиков «Олимпик де Марсель».

На каком-то званом ужине он встретил Эльет и не узнал бы ее, если б не карточка на столе рядом с ее бокалом. Он даже чуть-чуть приударил за ней. Она рассказывала ему про свой недавний развод. Натужно улыбалась силиконовыми губами. В кафе она сунула ему бумажку с номером телефона. На следующий день он пришел к ней в отель; они выпили, и он поднялся в ее номер взглянуть на забарахливший ноутбук.

Аямэй ошибалась, когда говорила, что он был одержим жаждой успеха. Он жаждал одного — яростно, отчаянно жаждал реванша. А утолив эту жажду, продолжал покорять вершины, и манипулировать, и быть предметом манипуляций. Это стало привычкой.

Филипп Матло набирает код и открывает входную дверь. В холле тихо и сумрачно, как в склепе.

В лифте Филипп смотрится в зеркало и приглаживает волосы.

Кто такая Аямэй? Этот вопрос не дает ему покоя.

Какое оно, скрытое за жестким взглядом и деланной улыбкой ее истинное лицо?

Кого видит она в этом самом зеркале — жертву, чудовище, безумную?

Испытывает ли она муки совести, горе, радость?

Каков ее самый страшный ночной кошмар?

Когда она плачет? Да и плакала ли когда-нибудь?

Знакомо ли ей отвращение к себе, это желание истерзать плоть, чтобы вырвать из нее душу?

Ненавидит ли она свое тело — тело продажной, бесплодной женщины?

Задумывалась ли она хоть раз, кем хотела бы быть, если б не была Аямэй?

Засматривалась ли на улице на женщин, делающих покупки, гуляющих с собаками и детьми, живущих спокойной жизнью?

Обращала ли внимание, что в Люксембургском саду каждый день встречаются мужчины и женщины? Нравятся друг другу, сходятся, женятся, обзаводятся детьми?

Замечала ли она, что по телевизору говорят о вещах, не имеющих к ней никакого отношения: о пожарах и наводнениях, судебных процессах, браках августейших особ, выборах Папы? Неужели она принимает себя всерьез? Как вообще можно принимать себя всерьез?

Знает ли она, что смех выражает радость? Что слезы облегчают горе? Она как-то сказала ему, что ненавидит спать, потому что сон обезоруживает — во сне она уязвима. Сколько же ей выпало спокойных ночей?

А что она думает о смерти — это ведь тоже досадная потеря контроля?

Итак, теперь два шпиона живут в одном доме. Китаянка спит над американцем. Их сны витают рядышком. Лестница с бронзовыми перилами соединяет их жизни подобно пуповине. Влюблен ли он? Влюблена ли она? Если так, то ей конец. А если ей конец, то Филиппу нужно принять меры, чтобы она не увлекла его за собой в своем падении.

Но разве может она влюбиться? Разве такие слова, как «Бог», «любовь», «доброта», не придуманы людьми для порабощения себе подобных? Бог, если Он существует, может быть лишь диффузной энергией, магнитным полем — за гранью добра и зла. Да и существуй Он на самом деле, Ему было бы не до людей, не до зверей, не до звезд. Бог есть. Он оставляет нас в безумии наших заблуждений: мы ненавидим, думая, будто любим, творим зло, когда хотим добра, говоря правду, лжем и страдаем, наслаждаясь.