Наталья Арбузова - Не любо - не слушай

Я тебе вчера говорил: повидаю мать, пока нет занятий, пока отец в Переделкине разыгрывает дурака. На семьдесят втором почти от нас – от улицы Лавочкина, до Дмитровского шоссе. Сижу с плеером, мне не в лом. Шагаю от остановки и вижу на той стороне: идет, молодая, тихая, с высоким худым мужиком. Я поскорей свалил… хорошо, что не позвонил. Что ты об этом думаешь, Тёма? кудряво? нет, ты скажи.

Юра вернулся из Переделкина вконец рехнувшийся. Развесил на стенах фотографии: он читает в сумрачном холле. Аудитория состоит из весьма немолодых дам. Те какое-то время звонили: беспокоились о Юриной литературной судьбе. If I know anything about anything, никакой литературной судьбы Юре не полагается. Если не дай Бог прорвется – бывает – из этого гадкого утенка такой выйдет гусь! всех защиплет. Ни вкуса, ни слуха, ни чувства меры. Что, что? я злобная тетка, а он гений? мы всегда пробрасываемся? японцы скупают изобретенья, в патентованье которых Россия отказала? Полно, милочка. Вы нашли бледную поганку в моем огороде. Что? он просто беззаветно влюблен в российскую словесность? для него не важна победа, а важно участие? не похоже, голубушка. Такие, уж коли вылезут наверх – никому больше взобраться не дадут. Царь горы – есть такая игра. Да, я вышла за него… он тогда был скромный парень - дурь нашла на него позже. Развод? может быть… не сейчас. Прощайте, дорогуша. Конец связи.

Ишь как заговорила, вражина. Долго прикидывалась. Нет, дело не в одном Гидропроекте. Из какой щели выползла? К стенке! немедля! я тебя породила, я тебя и убью (разгневанный автор).

Шла первая – неполная – учебная неделя. Сухой сентябрь, шелестящие жесткой листвой дубы. Я дежурил: отправил ребят, ремонтировал плату, ждал Тёму – дискотека подходила к концу. Он позвонил: не успевает, ботанит. Давай без меня, выходи только со всеми. Мне было по барабану – со всеми или без всех. Иду, не слежу за базаром. Витька с тремя парнями вырос из-под земли. Я пригнулся и принял удар ниже пояса как легкий толчок в плечо. Потом оказалось: нож ткнулся в ключицу, соскользнул и упал. Я метнулся обратно к крыльцу – тут высыпала дискотека. Кто-то окликнул: Влад! и сразу семь-восемь наших парней бросились наперерез, чтоб отогнать тех четверых от стоянки. Но пятый прятался в тачке – стартанул и сумел посадить четверых при выезде со двора. Отработано. Рана – пустяк, взяли ватный тампон у девчонок. Кто-то звонил Тёме, вез меня на Речной. И никаких ментов, а то дискотеке конец. У предков бываю редко… отмечусь, когда заживет.

Я увидала шрам сразу – Влад молчал, точно партизан. В другой раз пырнут посильнее, ну а Юре на всё плевать (Нина).

Парень вырос – нечего делать… за ручку его не возьмешь. Владик, пойдем в зоопарк! Кончай пилить, отвяжись (Юрий).

Пусть Нина бесится сколько угодно – мне снится мое Переделкино. Там, у сожженного молнией дуба с дуплом, забитым железом, я поклялся идти своим путем, не оглядываясь назад.

Очень хорошо. Не оставляйте старанья, маэстро, не убирайте ладони со лба. Юрочка, персонажик мой! Зачем ты даешь свои детские клятвы в таком замусоренном месте? ты бы прошел чуть вперед, поднялся на узкий холмик – и клянись себе сколько угодно, глядя, как мимо бегут четыре сливочные вагона электрички первого класса.

Ее когда пустили? в каком году? Кажется, позже 2000-ого года (Нина).

Какое твое собачье дело? (автор)

У Тёмкиных предков сейчас по крутой тачке. Тёмке отдали жигули – одиннадцатую модель – вот в таком состоянии. Он заезжает за мной – сто пудов. Не могу так любить ни Вику, ни мать, ни отца. Таинственное это дело, и ненависть тоже. Витька долго надо мной издевался, вошел во вкус – теперь жаждет крови. Фашист.

Ага, фашист, угадали. Тряситесь, ублюдки (Виктор).

Уже попадает и Тёме (автор).

Все говорят в один голос – самые разные люди: я похудела и похорошела. А ведь любовь моя накрылась – так вроде бы не с чего. Мужчины стали ко мне внимательны, и собственный сын сказал: «Знаешь что, мама? давай разводись. Я согласен на тот размен, что ты предлагала».

Вика явилась к нам на ВЦ, закинула ногу на ногу – сапог на сапог – на улице двадцать пять, аномально жаркий сентябрь. Сказала: я знаю, за что он тебя… он запал, а я не с ним – я с тобой. Я молчал, но только теперь догнал, как много в ней Тёмкиного… улет.

Как они все обрадовались моему будущему разводу, засуетились!

Освобождается одна мужеединица (Нина).

Стали предлагать всевозможные варианты размена в мою пользу – я отмалчивался.

Не фига… на чужую кровать рот не разевать (Нина).

Моя жестокая жена бегала по квартире, пела свою тонкую рябину неподходяще счастливым голосом. Владик ходил довольный – спрашивается, чем?

Тёмка остался прежний – Вика и я изменились. Хоть бы меня еще раз, только не до смерти – пусть, если за это так любят. Вика сказала: не надо… буду любить всю жизнь. – Что ты об этом знаешь? жизнь длинная. Мои предки вроде любили друг друга – теперь такая байда… как у всех. – У всех, только не у нас. – Молчи, постучи об стол.

В материной квартирке возле Филевского парка – на улице Алябьева – мне спокойно. Комнату в коммуналке, полученную при разводе, сдал. Живу тихо, в платных изданиях не участвую. Работай – и будешь востребован, рано ли, поздно ли. До пенсии далеко, там гонорары пойдут.

Откуда, несчастный? (Нина)

Знаешь что, моя персонажиха? отселила его – отцепись. Всяк по своему с ума сходит. Не фига висеть в воздухе промеж тополей возле балкончика, на котором со времен твоей свекрови свалены трехлитровые банки.

Тёмкины предки прикололись: уезжая на год в Швейцарию, элитную квартиру закрыли, а Вику выперли к брату. Про меня даже не спросили – не стали себя грузить. Сделали ей кредитную карточку: деньги будут каждый месяц перечислять на счет. Хорошо, что ей еще нет восемнадцати. Они, блин, вообще перестраховались: покупая год назад новую хату, выписались вдвоем, а хрущёвку оставили как коллективную собственность детей. Крутые все хитрожопые. Будешь хлопать ушами – не больно-то разбогатеешь. Там какой зять попадется, какая невестка. А тут уже схвачено. Всё в шоколаде. Идет холодный дождь, я раскладываю в три тарелки макароны по-флотски, и мне улыбаются дружно два похожих лица.

Я одна в двухкомнатной квартире на Щелковской – Уральская улица, за окном темнота. Моя нагота отражается в зеркале – я красива. Меня теперь никто не сможет в этом разубедить. На рынке мельканье ненужных лиц и досадная суета. Но я не спешу, я знаю: чудо бывает. Чуть-чуть не хватило до чуда. Теперь чуть-чуть подождем.

Снег ложился и таял. Приближался новый две тыщи первый год – настоящая календарная смена миллениума. Вика повторяла римское право к зачету. Тёмка учился аккомпанировать себе на гитаре – в детстве его насильно учили на фортепьяно. Тихонько пел в углу: Владимирский централ, и ветер северный. Я чистил картошку. Было так клёво, что даже стрёмно: не оборвалось бы. Заиграл Тёмин мобильник: союз нерушимый республик свободных. Тёмка нажал на зеленый, потом сказал, не глядя на нас: Павлин… передозировка… не откачали.