Эдуард Лимонов - Кладбища. Книга мертвых-3

«…мне почему-то хочется, чтобы к понятию русского — русского характера, русской культуры, русской литературы — относились хотя бы с минимумом уважения и справедливости. В изнурительной полемике «патриотов» и «демократов» все более поляризуются ценности либерального «цивилизованного мира», западного понятия о свободе — и представления как об исходной ценности о своей стране — отчизне, родине. Эта дилемма мне кажется ложной. Я не мыслю родины без свободы, но и свободы — без родины. Тем более что Россия, по моим наблюдениям, не собирается без времени отдавать Богу душу, рассеиваться по другим народам и терять имя. Судя по всему, она и на этот раз переживет критиков, примеривающих по ней траур. Катафалк заказывать рано».

Похоронен на Новодевичьем кладбище. Нужно будет сходить.

Это были веселые парижские дни! Сейчас также случаются веселые и чудесные дни, вот, например, вчера весь день шел пушистый, отчаянно белый снег, и на ветви лип, куда выходят окна двух моих комнат в центре Москвы, налипла сказка! Но тогда в Париже, в 1980 году летом, я был молод, и только в мае приехал в Париж, и книгу у меня купил Жан-Жак Повэр для издательства Жан-Пьера Рамсэя, и случилось это по адресу 27, Rue de Florus, улицы, ведущей от Люксембургского сада к бульвару Распай.

Сами эти слова: «бульвар Распай, Rue de Florus, 27, бывшая мастерская американской писательницы Гертруды Стайн, имена моих издателей Жан-Жак, Жан-Пьер — все повергало меня в восторг.

В Люксембургском саду в 80-е годы на теннисных кортах можно было увидеть невысокого молодого мужчину с хорошо развитой мускулатурой. Всякий раз, когда я проходил через Люксембургский сад, а я одно время бывал там чуть ли не каждый день, подходил к мускулистому парню и ждал, когда он доиграет, и ненадолго задерживался, чтобы побеседовать. Это был мой друг журналист и писатель Дмитрий Савицкий, мы были знакомы с 1970 года, и дружба наша прервалась в 1974 году, когда я улетел в Вену, а потом — в Соединенные Штаты, так как в те годы только две страны предоставляли эмигрантам из России политическое убежище: Соединенные Штаты и Канада.

Я улетел, Савицкий остался в СССР, но потом и он уехал, заключив брак с парижанкой из рода старых эмигрантов Ольгой Потемкиной. Дмитрий всегда был парнем практичным, уехал по-умному, сразу в приятную во всех отношениях Францию, которая эмигрантам из России убежища не предоставляла, предпочитала сниться им во снах. Не все у Дмитрия в Париже сладилось. Так, явившись на адрес своей супруги Ольги и позвонив в дверь, Савицкий был встречен большого роста грубияном, который, узнав, что Дмитрий приехал из СССР к жене Ольге, посоветовал ему убираться побыстрее, пока «я не спустил тебя, русский, с лестницы».

Впоследствии Ольга объяснила Дмитрию, что считала свой брак с ним фиктивным, что она всего лишь помогла симпатичному русскому парню, поэту, уехать из скучной советской России. Савицкий пострадал немного, поскольку влюбился в шикарную с хриплым голосом Ольгу, но пережил.

Это Дима, Димочка, Дмитрий Савицкий, симпатичный, обаятельный, с русой густой челкой, прыгавшей у него на лбу, пока он играл в теннис, познакомил меня с литературным агентом Mary Kling.

Случилось это вот как. В ноябре 1980 года вышла в Париже моя первая книга «Это я, Эдичка». Во французском варианте мы назвали ее «Русский поэт предпочитает больших негров». «Мы» — это в первую очередь я, поскольку в кабинете Жан-Пьера Рамсэя я увидел книгу фотографий Мэрилин Монро под названием «Джентльмены предпочитают блондинок», а остальные компоненты добавили Повэр и Рамсэй. Книга вышла в ноябре и наделала много шуму. Впрочем, она успела наделать шума еще и до своего выхода, летом, потому что несколько глав ее были опубликованы в «Сэндвиче» — приложении к популярной газете Liberation. Я стал звездой и ко мне немедленно прилипли люди, люди ведь прилипают к каждой звезде. Все это было хорошо, это было отлично, ко мне приходили журналисты, из окна моей студии на Rue de Archives я мог видеть мою книгу, выставленную в витрине магазина Mille Feuilles (тысяча листьев), но у меня кончались деньги. Я истратил пять тысяч долларов, привезенных из Нью-Йорка и те тысячи франков, которые получил от Повэра — Рамсэя.

Я было предложил имевшуюся у меня рукопись второй моей книги «Дневник неудачника» Повэру — Рамсэю, но издатели сообщили мне, что хотят дождаться финансовых результатов продажи «Русского поэта», и вообще, мне следует знать, что во Франции не принято издавать книги каждый год.

Я приуныл, потому что в самолете PAN-AM, летевшем из Нью-Йорка в Париж, я поклялся себе, что отныне буду жить только на литературные труды. И, пожалуйста, сбой. В мрачном настроении я пошел в Люксембургский сад, намереваясь выпить с Савицким вина. Я не ожидал, что он решит мою проблему. Возможно, и он не ожидал. Он сказал, что познакомит меня со своей литературной агентшей, Мэри Клинг, Le Nouvelle Agence совсем рядом, только выйти из Люксембургского сада, агентство рядом с театром «Одеон», на одноименной короткой улочке.

Нужно сказать, что в те годы французские писатели не пользовались услугами литературных агентов. Не было такой традиции. Литературные агенты во Франции, пусть и в незначительном количестве, существовали, но они не работали непосредственно с авторами, а в основном продавали книги иностранных писателей во Францию и французских писателей в зарубежные страны от агента к агенту, минуя авторов.

Впрочем, если импорт зарубежных авторов процветал, французы традиционно переводят большое количество иностранцев, то экспорт шел плохо. A Mary Kling, бывшая журналистка журнала L’Express, работала с авторами. Савицкий с ее помощью издал антипутеводитель по Москве и повесть «Вальс для К.», так, кажется, называлась его книга.

И вот, в один из летних дней прямо после тенниса, Савицкий, в белых брюках, в модных кроссовках на липучках, с модным рюкзачком на плече, из рюкзачка торчит ракетка, и я пришли в Le Nouvelle Agence, во дворе, на второй этаж. Лестница винтовая натерта вкусно пахнущей мастикой.

В агентстве нас встретили девушки и Савицкий обменялся с ними их «?а va?» на его «?а va bien». На меня взглянули любопытные несколько пар глаз. Из своего задымленного кабинета именно в этот момент вышла маленькая, худая, очень загорелая горбоносенькая женщина. «Димитри, comment?а va?» А Димитри отвечал, что вот, Мэри, я привел тебе парня, о котором я тебе говорил.

Я не знаю, чем я подошел Мэри. И спросить уже нельзя, потому что умерла она. Возможно, поскольку я вдруг стал известен, она рассчитывала, что будет меня продавать без особых усилий. Тут следует сделать поправку на то, что книжный бизнес вообще не очень приносит прибыль. И издатели не особо обогащаются, и авторы не очень, если только не продаются сотнями тысяч. Посему я думаю, я ее привлек своей энергией, верой в свою литературную судьбу, работоспособностью, таким себе ореолом русского Джека Лондона. Савицкий, тот был помягче, человечнее меня и, я думаю, выглядел слабее со своими кулинарными способностями, аккуратностью, тренажерной мускулатурой.