Эдуард Лимонов - Кладбища. Книга мертвых-3

В скитаниях по странам и континентам я лишился всех первых изданий моих книг, а потом, когда ушел в тюрьму, то, вернувшись, увидел, что лишился и последующих, и вот живу без архива и без раритетов. Так оно даже и лучше. Ну и «Подростка Савенко», изданного в издательстве Розановой «Синтаксис» с обложкой работы Толстого, также смыло время.

В следующий раз я увидел Толстого через, может быть, 10 либо 15 лет уже в Москве. Он стал появляться в Москве, но не решался оставить Париж. Так и прожил последние десятилетия жизни челноком между этими городами. Поскольку нездорово питался и пил и был чрезмерно толст, его стали осаждать хвори. Подробностей его болезней сообщить не могу, поскольку если мне и говорили что-либо о его здоровье, то я не упомнил. Толстый не был главным персонажем моей жизни.

Одно время он стал французским актером. Сыграл даже главную роль бывшего боксера, вынужденного выйти на ринг после многих лет отсутствия. Боксер, кажется, умирает на ринге, а впрочем, я не настаиваю. Толстый играл только в фильмах одного увлеченного им fran?ais-режиссера и, по сути, был полуактером, приглянувшимся режиссеру типом иностранца, однако фильмы остались. Их можно посмотреть.

Замахивался он на большее. Если бы он уехал из России не в 42 года, а в 22, я полагаю, он добился бы многого. Но двадцати лет ему как раз и не хватило.

Что еще? Он познакомил меня с поляком Людвигом, который иногда угощал меня кокаином.

У современников от позднего Толстого остались больше неприятные воспоминания, как об интригане, сплетнике, человеке высокомерном и заносчивом. У меня негативных воспоминаний о нем немного, вот, пожалуй, самое крупное негативное — это история с обложкой к книге рассказов. Мне он всегда виделся неудачливым хитрецом, а разве можно обижаться на неудачливых хитрецов, так и не сумевших никого объегорить?

Когда в 2011 году во Франции вышла книга Эммануэля Каррера под красноречивым названием «Limonov», мне позвонила его жена Людмила, а потом несколько слов сказал и он сам.

— Вот, сидим в Нормандии, решили тебе позвонить. Ты знаешь, что ты стал во Франции очень и очень знаменитым человеком?

— Знаю, — сказал я. — Если бы это случилось на 20 лет раньше, я бы очень радовался.

— Ну, ты порадуйся и сейчас, — посоветовал Толстый.

Он умер в феврале 2013 года. У меня до сих пор есть галстук его работы, на крепкий галстук приклеены различные монеты всяческих стран, и весь этот ассамбляж залит и закапан эмалевыми красками.

Но и в этом жанре он не был оригинален. Пиджаки и галстуки превращал в арт-объекты уже в 1970-е годы в Нью-Йорке бывший московский поэт Генрих Худяков.

Я лишь совсем недавно, уже после выхода из тюрьмы, освободился от магии военных, от того очарования, которое они на меня оказывали. А они оказывали, и сильнейшее.

Объяснение этому протянувшемуся сквозь мою жизнь очарованию — совсем простое. Я метил сам стать большим военачальником, да вот пока не получилось, и, судя по моим годам, у меня уже совсем немного шансов на военные победы и подвиги. Как говорят, «не судилось». Ну что ж, может, в следующем рождении.

Также следует принять во внимание, что отец мне достался военный, он был офицером Советской армии, мелким карапузом помню себя шмыгающим среди солдат. Вообще меня овевали военные ветра еще многие годы после рождения. В войну меня лично бомбили на улицах предместья Нижнего Новгорода — Сормово, меня задвигали отец с матерью в снарядном ящике под стол, усиленный моим отцом несколькими слоями досок, так что я участник войны — на самом деле. Чего удивляться, что человек в военной форме мной воспринимается как родственник?

Война кончилась, и мы с матерью стали путешествовать вместе с отцом моим, лейтенантом Савенко, по военным городкам в Донбассе. Вот сейчас в Луганске сформирована армия ополченцев Луганской народной республики, так я там мелким ребенком с отцом вместе служил. Мое служение заключалось в том, что я вдохновлял отца по месту его службы. Кабинет отца был перегорожен ситцевой занавеской, в большей части кабинета отец вершил свои военные дела, а за занавеской сидели и лежали мы, иждивенцы: моя молодая мать и я. Тогда Луганск назывался Ворошиловград. Помимо Ворошиловграда, семья наша служила в Каменске (видимо, современный Каменск-Шахтинский), в Миллерово, пока мы не осели в Харькове, на улице Красноармейской. Там три этажа занимал штаб дивизии, а один этаж семьи офицеров — иждивенцы.

Столь долгая присказка была мне необходима, чтобы вспомнить нескольких российских военачальников, известных в моей стране боевых генералов. И заодно объяснить то безоговорочное доверие, которое я к ним испытывал и испытываю. В отличие от литераторов, этих я никогда не приветствовал и никогда им не доверял.

Очарование со временем исчезло, уж очень генералы оказались зависимыми от политической власти, но доверие и уважение к людям, ведущим армии в столкновение с армиями противника, под дождь из свинца и осколков, осталось.

Военноначальники — как правило, люди грубые, хотя встречаются среди них и играющие на скрипке (кажется, маршал Тухачевский играл на скрипке), юные солдаты, которыми военноначальники предводительствуют, еще более грубые молодые мужики, обросшие синими щетинами по лицам, с корявыми пальцами-лапами. Они рассыпаны группами по разрушенным ландшафтам, где вкопались в землю и живут в земле и пыли. Но я испытываю несказанное вдохновение и подъем сил, когда вижу отряд солдат на марше. Или фронт в наступлении.

Ну так вспомним их…

Был, скорее всего, 1992 год, потому что с человеком, который отвел меня к генералу Варенникову, с пресс-секретарем Жириновского, я познакомился в 1992 году, в феврале. А уже в январе 1993 года наши отношения с Андреем Архиповым были прекращены за отсутствием необходимости в наших отношениях.

Причину, по которой Архипов привел меня к генералу я, ей-богу, не помню. Что-то мы от генерала армии хотели, а вот что, я запамятовал. Возможно, в своей наглости (и моей, и Андрея Архипова) мы собирались убедить генерала стать членом Национал-радикальной партии? А мы как раз замыслили создать эту партию, и таки создали 22 ноября 1992 года. Или уже создали ко времени визита? Судьба у партии оказалась неудачной. Это была первая моя политическая партия, первый блин получился комом.

Мы бежали по улице Сивцев Вражек, Архипов впереди. Он психопат по натуре своей, потому он несся, как поезд «Сапсан». По-моему, уже выпал снег, и мы вынуждены были считаться с грязными сугробами вдоль улицы, то перепрыгивать через них на тротуар, то в противоположном направлении — прыгать с тротуара на проезжую часть. Нас окатывали грязным снегом автомобили. Время от времени Архипов оборачивался, буклированное серое пальтишко застегнуто в талии, дурацкая шапка, знаете, когда ее задняя часть опущена и уши завязаны на затылке. Мне тогда все нравилось в России. Архипов был тогда похож на Рудольфа Гесса, и мне это тоже нравилось. Несколько дней тому назад (я имею в виду сейчас, в году 2014-м) Архипов, случайно встреченный мной в ЦДХ, сообщил мне, что он якут и сторонник якутской независимости, а тогда он был, с квадратной челюстью, вылитый молодой Рудольф Гесс, еще свежий, до тюрьмы Шпандау. В вестибюле дома на Сивцевом Вражке сидел консьерж, поскольку Варенников жил в элитном доме для высокопоставленных военных.