Ирена Брежна - Неблагодарная чужестранка

Я утратила право дарить. Мои подарки приводили в смущение. Не вызывали радости. Одаренные чувствовали себя обязанными и связанными. Им надлежало отплатить мне той же монетой. Да и зачем им этот дешевый хлам? У них же были коллекции ценных вещей, вызывающие, согласно существующей иерархии, всеобщее уважение. На поддержание этого культа тратилась уйма времени, приходилось ездить по всему свету, чтобы потом водрузить стильную вещицу в квартире и ласкать ее взглядом. Если драгоценная вещица разбивалась, владельцы впадали в гнев, в уныние и приглашали специалистов по трещинкам.

Обособляться, чтобы водить шашни с красивыми вещами, — такую роскошь могло позволить себе общество, в котором элементарное выживание не зависело от других. Мы отдавали все ради широких связей, культивировали компанейскость, подстраивались под настроения других, соглашались, подтверждая свое понимание прикосновениями. Лучше было нравиться всем, ведь не знаешь, кто однажды выручит из беды. А на тех, кто держался особняком, наговаривали всякую всячину. Это объединяло.

В этой стране надлежало быть честным. Наглое «нет» летело в лицо собеседника без всяких обиняков. Мне было трудно привыкнуть к такой грубости, я старалась превратить «нет» в утонченное «может быть» или в воодушевленное «да». Но это вызывало негодование: здесь не торговались. Верные души, сохранявшие верность четким отказам, а также и согласиям.

Как только я начинала ругать кого-то за глаза, мне сразу указывали кратчайший путь:

— Скажи ему об этом сама.

Я стыдливо умолкала. Схватиться в открытом поле, без прикрытия?

В покое меня не оставляли. Если я решалась отложить визит в Ботанический сад, слышалась угроза:

— Но в следующий раз соблюдай договоренность.

Здесь с чистой совестью правили угрызениями совести. Как же мне было найти с местными общий язык? Они держали время на коротком поводке, а мое время ласточкой взмывало вверх. Стоило мне размечтаться о будущем, как они раскрывали ежедневник. Не только у окошка в банке, но и на скамейке в парке они не снимали узкого временн о го костюма, не оставались в рубашке. Часы служили образом, по которому был создан человек.

— Глядите, вот идут Двадцать-минут-девятого, — кричали они мне, когда я мрачнела.

Переходя из одной временн о й клети в другую, они утрачивали вечность. Если я отказывалась подчиняться абсолютизму времени, то из часов выскакивал разъяренный черт и орал:

— Пять часов!

Снисходительные снова спешили на помощь и брали на себя планирование моего будущего. Стоило мне сорвать их планы, как они запутывались, словно проволоки в старинном механизме, и восклицали:

— Постой-ка!

Импровизация становилась песком в тяжелых маховых колесах. Двигатель выключали и вносили поправку в программу. После досадного интермеццо меня предупреждали:

— Больше никаких поправок!

Тут люди были последовательны. И само это слово пользовалось большим почетом.

Я считала их зажатыми, а они меня — непредсказуемой. Мой отсутствующий взгляд пробуждал у них подозрения, что я намеренно тяну всю страну в болото. Лишь в отпуске они начинали завидовать моему пресловутому отношению ко времени, старались перенять его, но все равно пунктуально являлись кататься на верблюдах. И зорко следили, как бы я снова не опоздала.

Его мучает не пережитая война, а болезнь, мешающая ходить, вставать с постели, склоняющая голову вперед. Тридцатилетний мужчина медленно переставляет ноги, останавливается, вздыхает. Показывает руки, ноги, локти, спину, таз, грудь и морщится от боли. Вот уже несколько месяцев это искаженное болью лицо видят во всех странах, где ему случается быть.

Никак не могу вспомнить слово «суставы», поэтому говорю «кости».

— Да, — энергично кивает он, — именно кости: они не дают мне спать. Что с ними творится? Они ломаются? Я уже не смогу завести семью? Окончу дни в кресле-каталке? В приюте для беженцев меня спрашивали: «Вы — инвалид?»

Это слово угнетает его, он всхлипывает. Утрачен контроль над телом и утрачивается над мыслями. Ткнув пальцем в голову, он поворачивает ее в сторону и опускает. Его четыре дня продержали в психиатрической лечебнице, подозревая умопомешательство, но потом выпустили со словами:

— Ваша проблема не в голове.

Ревматологу в мастерстве не откажешь, он задает разрастающимся в разных направлениях страхам единый вектор:

— Это ваш псориаз. У десяти процентов псориатиков наблюдается полиартрит. На рентгеновских снимках видны воспаленные суставы. Это аутоиммунное заболевание, иммунная система начинает бороться с собственным телом. Мы не знаем почему.

Так что война, гражданская война в собственном теле.

— И что теперь со мной будет?

— Мы ослабим иммунную систему медикаментами. Вам гарантированно станет легче, вы сможете высыпаться. Сможете снова доверять своему телу.

Наконец кто-то, седовласый мужчина, которому он годится в сыновья, говорит ему, что в этом хаосе можно будет чему-то доверять. Разве не из-за загадочной болезни он отправился в путь, чтобы мудрый доктор определил и излечил ее?

Врач знает о воздействии этого словесного плацебо, он не лжет, а снимает побочные эффекты лечения, говоря с необходимой твердостью. Медикаменты чрезвычайно дороги. На родине пациента за названную сумму киллер, не раздумывая, уничтожит десяток людей. Так много денег ради его здоровья. И не надо давать никаких взяток. Хватит и страданий. Здесь в страданиях есть достоинство.

Сначала у него на спине вскочили маленькие прыщики, потом в его страну пришла война, и псориаз овладел всем телом, лишай разросся и начал странствовать по коже, как нагруженные домашним скарбом бесприютные беженцы. Вскоре псориаз ушел под кожу и сковал суставы. Подорвал колена, пальцы ног и рук. Жизнь превратилась в кошмар.

— Я потерял семью и тщетно искал ее повсюду.

Его рассказ об одиночестве сбивчив. Это вариант для миграционной службы. Молодой человек отнюдь не жаждет приключений, наверняка избалованный отпрыск крупного клана, который отправил его в мир, чтобы он выздоровел и продолжил род. Вот тот Грааль, который он ищет. Ему надо вернуться с прямым позвоночником и твердыми костями, а не сгорбленным в инвалидной коляске. Надо разобраться со своим телом. Научиться собирать воедино и плоть, и мысли.

Мудрый доктор подтолкнул его в верном направлении. Возвращение началось сегодня.

В этой стране упрекали так же часто, как у нас делали комплименты. Комплименты непедагогичны, они — коррумпированные льстецы и создают слащавую, туманящую разум атмосферу. Комплименты отвешивают таким незаслуженным, неточным, мимолетным явлениям, как красота. Я раздавала комплименты направо и налево, хвалила ямочки на щеках, платья и прически, отчего прослыла навязчивой. Целенаправленные упреки воспитывают стойкость и закаляют характер. На них не скупились и слов не выбирали.