Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

— …Все-таки, надо сказать, это лучше, чем негласное осуществление публичных функций, — сказал Хью.

— Если разобраться, не так-то все просто. Эти молодчики, о которых тут речь, в сущности, никакая не полиция. Настоящие полицейские вообще-то…

— Знаю, они сейчас бастуют.

— И с твоей точки зрения, они, конечно, обязаны соблюдать демократию… Равно как и армия. Ладно, пускай армия соблюдает демократию… Но тем временем эти бандиты распоясались. Жаль, что ты уезжаешь. Мог бы написать статейку, ведь это прямо по твоей части. Слыхал ты когда-нибудь про Союз милитаристов?

— Это что же, болваны, которые до войны орудовали в Испании?

— Нет, они орудуют здесь, в этой стране. Связаны с военной полицией, которая их, прямо скажем, покрывает, потому что главный комиссар, а он-то и держит в кулаке всю военную полицию, состоит у них членом. Говорят, там есть еще некий «начальник над садами».

— Я слышал, в Оахаке сооружают новый памятник Диасу.

— …Так или иначе, — продолжал консул, несколько понизив голос, потому что они уже перешли из ванной в спальню, — он существует, этот Союз милитаристов, или синархистов, как их еще называют, если тебе интересно знать, а я плевать на это хотел, и главный штаб их был при ведомстве безопасности, хотя теперь, говорят, его перенесли куда-то, но все равно он в Париане.

Консул наконец собрался. Надо было только помочь ему натянуть носки. Он стоял в свежевыглаженной рубашке, в твидовых брюках и таком же пиджаке, который Хью брал поносить, а теперь вернул, сходив за ними на веранду, и гляделся в зеркало.

Поразительное дело, теперь консул не только был свеж и бодр на вид, но всякие следы ночного кутежа исчезли начисто. Правда, и раньше нельзя было сказать, что он выглядел разбитым, дряхлым стариком: да и с какой стати ему так выглядеть, если он старше Хью всего на двенадцать лет? Но все же, казалось, судьба заранее отмерила ему возраст в туманном прошлом, когда непоколебимая и самостоятельная его сущность, должно быть, потеряла терпение, неодобрительно взирая, как он скатывается все ниже, и покинула его навсегда, как иной корабль тайно покидает гавань. Хью слышал про своего брата чудовищные рассказы, порой смешные, порой героические, и собственное его поэтическое воображение еще больше приукрасило легенду. Казалось, бедняга попал в какие-то роковые тиски, беспомощный, одинокий, и самое лучшее оборонительное оружие не может его спасти. На что тигру могучие клыки и когти, если настал его смертный час? Или, хуже того, если, предположим, неодолимый удав стискивает его в своих кольцах? Однако этот поразительный тигр вовсе не спешит умирать. Мало того, он намеревается совершить небольшую прогулку да еще прихватить удава с собой и даже сделать вид, будто никакого удава вообще нет. Прямо на глазах этот человек, обладающий невероятной силой, железным организмом и необъяснимым честолюбием, человек, которого Хью никогда не мог понять, или спасти, или оправдать перед богом, хотя по-своему любил его и желал выручить, так блестяще овладел собой. А все эти раздумья очевидным образом вызвала лишь фотография на стене, которую они оба рассматривали, и уже одно то, что она висела там, заведомо оправдывало многие давнишние слухи о коварно замаскированном судне, и консул меж тем указал на это судно пластмассовым стаканчиком, снова уже полным:

— На «Самаритянине» было множество военных хитростей. Взгляни, какие там борта, переборки. И вон тот темный люк — можно подумать, будто он ведет в кубрик, — тоже хитрость, в нем была укрыта зенитная пушка. Здесь вот трап. По нему я спускался к себе в каюту. Вот штурманский мостик. Вот камбуз — он превращался в батарею мгновенно, ахнуть не успеешь…

— Но вот что любопытно, — сказал консул, вглядевшись пристальней, — фотографию эту я вырезал из немецкого журнала. — Хью тоже внимательно рассматривал подпись, напечатанную готическим шрифтом: «Der englische Dampfer tragt Schutzfarben gegen deutsche U-boote» [130] «Английский пароход под камуфляжем охотится за немецкими подводными лодками» (нем.). .— А на следующей странице, помнится, была фотография гуся вестфальской породы, — продолжал консул, — и под ней значилось: «So verließ ich den Weltteil unserer Antipoden» [131] «Так покинул я сферу наших антиподов» (нем.). или что-то в этом роде. «Наши антиподы». — Он устремил на Хью пронизывающий взгляд, таивший в себе что-то неуловимое. — Удивительный народ. Но, я вижу, тебя вдруг заинтересовали мои старинные книги… вот ведь беда… своего Бёме я оставил в Париже.

— Я только так взглянул на них.

На, бог ты мой, «Трактат о действиях серы, каковой сочинил Михаил Сандивогий, или же, анаграмматически: „Миг, сила, диво, ахни“»; на «Одержание герметического тайновластия, или же Неодолимость Философского Камня, в каковом трактате полней и наивразумительней иных, доселе писанных, рассматриваемы высшие герметические премудрости»; на «Постижение тайн, или же Отверстые врата подземных чертогов Соломоновых, со включением драгоценнейших чудес науки, именуемой химическою, в весьма удобочтимом виде, сочинение прославленного англичанина, каковой нарек себя Безымянным, или же Вселенским Мудролюбом, и по вдохновению, а равно же с помощью мудрых книг, сотворил Философский Камень на двадцать третьем году от роду и в лето от рождества Христова тысяча шестьсот сорок пятое»; на «Герметическую кунсткамеру, исправленную и дополненную последователями всех софо-алхимических искусств, превзошедшими их доподлинно, каковых истинная суть в том состоит, что исцеление посредством Философского Камня всех и всяческих немощей непременным образом воспроисходит, а равно споспешествует обретению мудрости, полный химический трактат, содержащий XXI главу и писаный во Франкфурте, земле германской»; на «Потустороннее царство, или Основы кабалистики, напечатано с рукописи аббата Виллара: физио-астро-мистический труд с приложением примеров из сочинения по демонологии, из коих неопровержимо явствует бытие на земле разумных существ, не принадлежащих к человечеству»…

— Неужто они в самом деле существуют? — сказал Хью, держа в руках эту последнюю, самую удивительную книгу — от нее пахло седой стариной, — а перед глазами его словно по волшебству внезапно возникло нелепое видение, призрак мистера Боловского из иных времен; в лапсердаке, в ермолке, с длинной седой бородой, с неподвижным, исступленным взглядом, он стоял в лавке на средневековой Нью-Комптон-стрит и читал какую-то музыкальную запись, на которой вместо нотных знаков были еврейские буквы.

— …Эрекия, разрывающие на части, а также издающие протяжные крики, Иллириким, и Апелки, отводящие глаза, сбивающие с пути, и набрасывающиеся на свою жертву в трепетном полете Дресоп, и еще, ох, причиняющие нестерпимую боль Арекесоли. Нельзя забывать также Бурасин, убивающих губительным огнепыхательным духом, и Глези в зловеще сверкающей чешуе, словно чудовищное насекомое, и Эффригиса, который яростно содрогается, тебе понравился бы Эффригис… и Мамес, которые движутся задом наперед, и странно-ползучих Рамисен… — говорил консул. — Они могут обретать плоть и постигать зло. Пожалуй, их не назовешь разумными существами в полном смысле слова. Но все они в ту или иную пору витали над моей постелью.