Виктор Андреев - Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий

Теперь она уже без горечи вспомнила об утреннем письме. Улыбнулась. Подмигнула своему отражению в зеркальце. Что там было сказано о поражениях, которые она умеет превращать в победы?! «В этом вы, мой дорогой Евгений Георгиевич, абсолютно правы. И ни к чему иронизировать! Да-с!»

Эмма Михайловна остановила машину у входа в институт. И снова улыбнулась. Какой будет сегодня день? День победы!

У старика Николая Ивановича Поликарпова умерла жена. Дом сразу же стал — огромным и тесным. Старик как неприкаянный бродил по дому, непрестанно бормотал:

— Вот ведь померла… лучше бы я помер первым… а то кто же за хозяйством присмотрит… кто за хозяйку-то в доме будет… поторопилась Богу душу отдать… а я еще донашиваю тело…

Он недоуменно вздыхал. Время стало чем-то бессмысленным, непонятным. Время-бездельник.

Николай Иванович и раньше, случалось, разговаривал сам с собой — теперь это стало его постоянной привычкой. Бесцельно ходил старик по комнатам, трогал вещи, вздыхал, бормотал. И постепенно бормотания эти привели старика к одной, очень простой, мысли: «Я должен рассказать… жизнь прожил… это дело серьезное… я должен рассказать».

Он пошел в сельмаг, долго, придирчиво выбирал тетрадки, чернила и все бормотал себе под нос:

— Дело это серьезное…

Дома он сухо-насухо вытер огромный обеденный стол, аккуратно разложил и расставил бумагу, ручку-вставочку, перья, склянку чернил. Непослушными дрожащими руками на обложке двухкопеечной ученической тетради старик со старанием — будто первоклассник в прописях — вывел:

«Жизнь крестьянина Поликарпова Николая Ивановича, жителя села Капитоново с 1903 года, рассказанная им самим в этой тетради».

Аккуратно получилось — ни пятнышка не посадил.

Раскрыл тетрадь.

И — надолго задумался.

Непривычная тишина установилась в доме. Старик сидел торжественно и неподвижно. Он вспоминал сразу многое и подробно. Его собственная жизнь и жизнь его родных, его односельчан была ему ясна — как была ему ясна и важность того дела, которое он задумал сегодня. Старик шевелил губами, но слова не прорывались наружу. Слов не было.

С чего же, с чего же ему начать?

С главного… конечно, с главного… но только что главное? С самого начала… но где оно, его начало?

Он вспомнил о своем дяде — генерале, герое, участнике Первой мировой, гражданской, финской, Отечественной… Старик и видел-то его всего два раза в жизни, но в семье Поликарпова свято хранили предания о легендарном родственнике. Николаю Ивановичу вспомнилось все, что он знал о дяде. И прежде всего: дядя в четырнадцатом году бежал из германского плена. Сколько об этом было тогда разговоров — и в семье, и по всей деревне!

Писать надо самое важное…

Старик взял ручку, еще мгновение подумал и решительно вывел на первой странице тетради:

«Мой дядя Сергей Афанасьевич, генерал Советской армии, когда во время Первой империалистической войны в 1914 году бежал из германского плена, его приютила у себя женщина необыкновенной красоты, на которой он вскоре женился и которая потом сошла с ума и умерла в страшных мучениях от неизлечимой болезни».

Он перечитал написанное — фраза понравилась ему необыкновенно! Потом старик посмотрел на выведенные его рукой слова, далеко отставив от себя тетрадку… потом — сняв очки… потом — поднявшись во весь рост над столом, сверху вниз… все хорошо… очень хорошо!

Старик долго ходил по комнате, вышел в сени, затем спустился в сад. Ходил по саду неспешно, довольный, многозначительно взглядывал на сентябрьские яблони, почему-то грозил им пальцем:

— Это вам не хухры-мухры. Не-е-ет!

Долго не мог Николай Иванович успокоиться. Все повторял и повторял — про себя и вслух — написанную им фразу; и она нравилась ему все больше и больше. Сразу запоминается, так и прикипает к душе навеки! Хорошо!.. Вот так и надо писать… Надо писать и дальше…

Он вернулся в дом, подошел к столу, на котором лежала и ждала его раскрытая тетрадь, взял ручку, хотел продолжить начатое дело, но вдруг понял, как сильно он сегодня устал!

Уже темнело.

Старик еще — несчетное количество раз — повторил про себя свою фразу, и заснул в эту ночь Николай Иванович крепко и счастливо. Он исполнял на земле нешуточное дело.

Черт бы меня побрал: я оказался до невозможности живучим! Я уже почти совсем ослеп и оглох, почти не встаю с постели — и все никак не могу умереть.

Всю жизнь меня с удивлением спрашивали: как, почему я оказался во Дворце, почему был принят с таким почетом? — и я всю жизнь вынужден был отмалчиваться. Но теперь, когда столько лет прошло, когда все из причастных к тайне поумирали уже, когда я сам на ладан дышу, — теперь не могу я тайну в могилу с собой унести. Никак не могу. Иначе не будет, чую, покоя моей душе на том свете.

…Из книг вы, наверное, знаете: лет семьдесят назад на Земле ожидали луч синхронизации. Он должен был прийти из Космоса и «подправить» нашу матушку-планету. Ученые высчитали: луч должен упасть на Россию. И как раз с нашей России начнется, значит, обновление всей Земли.

Также из книг вы, должно быть, знаете: тогда, семь десятков-то годов назад, Россия была нищенской, голодной страной. Страной-доходягой (если вам известно, что значит слово «доходяга»). Спасать ее кинулся весь мир, появился даже термин такой… дай Бог памяти… «гуманитарная помощь»… Да… А кинулись ее спасать как раз из-за луча синхронизации! Чтобы самим — всей планете то есть — не пропасть.

Все знали, что падет луч на Россию, но вот в каком конкретном месте — никто не знал. В лучшем случае говорили: где-то в Сибири.

Ну, значит, отправили к нам, в Сибирь, тьму-тьмущую разных икс… экспедиций. Академиков всяких, профессоров. Словом — ученых.

А я тогда молод был. Лесником работал — верстах в трехстах от города… нет, не вспомню, забыл начисто, какой город… в названии что-то «красное» было… а я в ём и не бывал-то никогда…

В тайге — хорошо. Тишина, безлюдье. Благодать! Не та благодать, какая сейчас — другая, мне ее словами и не выразить, даже пытаться не буду.

Жил я себе, поживал, в радости и в спокойствии, и вдруг ко мне заявляется эта самая… ну, да, экспедиция. Муж и жена. Оба — шибко ученые. Со званиями.

А я ученых — тех, которые не от природы, а от науки — побаивался. Я, когда к людям приходил, то все с простыми, такими же, как и я сам, общался.

Спасение России — дело святое. Хочешь, не хочешь — пришлось незваных гостей принимать. Чудные они были. Обычной пищи почти не ели — все у них консервы да консервы. И всё чего-то высчитывали, писали, спорили. До хрипоты, бывало, спорили. Но до рукоприкладства, признаться, у них дело никогда не доходило. Видимо, уважали друг друга. И к тому же культурные были.