Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

— А через некоторое время вас выпустили?

— Нет. Нас снова забрали в пятый барак и облучили.

— И вам сделали вторую операцию?

— Нет, меня спас доктор Тесслар. В бараке один человек умер. Он заплатил капо, чтобы свидетельство о смерти заполнили на мое имя. Я принял имя того, кто умер, и жил под этим именем, пока нас не освободили.

— Мистер Бар-Тов, у вас есть дети?

— Четверо. Два мальчика и две девочки.

— Приемные?

— Нет, свои.

— Я прошу прощения за мой следующий вопрос, но он крайне важен и не имеет целью как-то затронуть ваши отношения с супругой. Вас обследовали в Израиле на предмет вашей потенции?

Бар-Тов улыбнулся:

— Да. Потенция больше, чем надо. У меня уже вполне достаточно детей.

Даже Гилрей усмехнулся вместе со всеми, но тут же нахмурился, и зал снова затих.

— Значит, несмотря на то, что оба ваши семенника подвергли сильному облучению, вы не были стерилизованы?

— Верно.

— И тот, кто удалял вам семенник, вполне мог удалить здоровый, а не отмерший орган?

— Да.

— Больше вопросов нет.

Со своего места поднялся сэр Хайсмит, сразу оценивший ситуацию. Это третий свидетель, допрошенный в суде. Несомненно, у Баннистера есть еще кое-что в запасе. Сеть косвенных намеков уже оплела Кельно, а завершающий удар должен нанести Марк Тесслар. Покачиваясь, по своему обыкновению, с пяток на носки, Хайсмит сказал:

— Мистер Бар-Тов, вам ведь было шестнадцать лет, когда вы попали в лагерь «Ядвига»?

— Не то шестнадцать, не то семнадцать.

— В ваших предварительных показаниях говорится, что семнадцать, но на самом деле вам было шестнадцать. Все это происходило давно, двадцать лет назад. И многое вам трудно отчетливо припомнить, так ведь?

— Кое-что я забыл. Но кое-что никогда не забуду.

— Ну да. А то, что вы забыли, вам напомнили.

— Напомнили?

— Вы когда-нибудь раньше давали показания?

— В конце войны, в Хайфе.

— И никаких других показаний вы не давали, пока несколько месяцев назад вас не разыскали в Израиле?

— Верно.

— Это сделал юрист, который записал ваши показания на иврите?

— Да.

— А когда вы прибыли в Лондон, то сели вместе с другим юристом и доктором Лейберманом и повторили то, что говорили в Израиле?

— Да.

— И во многом освежили ваши воспоминания по сравнению с тем, что говорили в Хайфе?

— Мы кое-что уточнили.

— Понимаю. Насчет морфия… ну, предварительного укола. Вы об этом говорили?

— Да.

— Я полагаю, что в комнате рядом с операционной вы потеряли сознание не от болезненного укола в позвоночник, а оттого, что еще в третьем бараке вам сделали укол морфия и тут он начал действовать.

— Я не помню никакого другого укола.

— И, поскольку во время операции вы были без сознания, вы не припоминаете никакого жестокого обращения с вами — вы ничего не помните?

— Я уже сказал, что был без сознания.

— И конечно, вы не опознаете доктора Кельно ни как хирурга, ни как человека, который заставил вас извергнуть семя?

— Я не могу его опознать.

— Вероятно, вы видели в газете фотографии доктора Лотаки. Его вы опознать можете?

— Нет.

— Теперь вот что. Мистер Бар-Тов, вы очень благодарны доктору Тесслару, не так ли?

— Я обязан ему жизнью.

— Да, и в концлагере люди могут спасать жизнь другим людям. Вы знаете, что доктор Кельно тоже спасал жизнь другим, не так ли?

— Я об этом слыхал.

— А после освобождения вы ведь поддерживали связь с доктором Тессларом?

— Мы потеряли друг друга из вида.

— Понимаю. Но вы виделись с ним после приезда в Лондон?

— Да.

— Когда?

— Четыре дня назад, в Оксфорде.

— Доктор Тесслар имел на вас немалое влияние?

— Он был нам как отец.

— И вы тогда были очень молоды, и ваша память очень ненадежна, так что вы кое-что могли забыть.

— Некоторых вещей я никогда не забуду. Вам когда-нибудь запихивали в зад палку, сэр Хайсмит?

— Минутку, — прервал его Гилрей. — Я прошу вас ограничиваться только ответами на вопросы.

— Когда вы впервые услыхали имя доктора Кельно?

— В третьем бараке.

— От кого вы слышали это имя?

— От доктора Тесслара.

— А недавно в Лондоне вам показали план пятого барака.

— Да.

— Чтобы вы могли припомнить расположение всех помещений.

— Да.

— Потому что, как я могу предположить, вы точно не помнили, когда в какой комнате находились. И вам показали фотографии Фосса?

— Да.

— Теперь вот что. Чем вы занимаетесь в кибуце?

— Я отвечаю за сбыт и за транспортный кооператив, в который входят другие соседние кибуцы.

— А до этого?

— Много лет был трактористом.

— У вас там бывает очень жарко. Вам не было трудно работать?

— Там жарко.

— И вы служили в армии?

— Прошел две войны.

— И все еще каждый год являетесь на сборы?

— Да.

— Так что, принимая во внимание еще, что у вас четверо детей, ваше здоровье не очень пострадало от этой операции?

— Бог был ко мне милостивее, чем к другим.

После этого Баннистер предпринял массированное наступление по всему фронту, вызвав на допрос еще трех мужчин — голландца и двух израильтян, которые побывали вместе с Бар-Товом в пятом бараке в тот ноябрьский вечер. Рассказанные ими истории были схожи, расхождений становилось все меньше. Каждый из них утверждал, что доктор Тесслар находился в операционной, тем самым все больше нагнетая интерес к его показаниям — кульминационному пункту защиты. Разница состояла только в том, что у них, в отличие от более счастливого Бар-Това, не было собственных детей.

После того как закончил свои показания третий из них, Баннистер вызвал еще одного — бывшего голландца по имени Эдгар Бете, который теперь стал профессором Шаломом и работал в Еврейском университете. Хайсмит, не выдержав этой войны на истощение, вдруг почувствовал сильную усталость и поручил вести его допрос своему помощнику — Честеру Диксу.

Профессор Шалом в который раз и очень многословно изложил всем уже известные события. Когда Дикс кончил задавать ему вопросы, встал Баннистер.

— Прежде чем мы отпустим этого свидетеля, я хочу обратить ваше внимание на то, что мой высокоученый друг не стал оспаривать его слов, касающихся некоторых пунктов иска. Что важнее всего — он не стал оспаривать его утверждения, что при операции присутствовал доктор Тесслар. Я обращаю внимание милорда судьи на то, что ни тот, ни другой из моих высокоученых друзей не заявили, что показания кого-либо из этих свидетелей не соответствуют действительности.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — отозвался судья. — Так что вы по этому поводу думаете, мистер Дикс? Я полагаю, господа присяжные имеют право знать ваше мнение: дали эти свидетели волю своему воображению и все это выдумали, или же они абсолютно честные люди, но на их память нельзя положиться? Что вы скажете, мистер Дикс?