Имре Кертес - Английский флаг

Хозяин дома — некто со сложной фамилией, но с простым именем Германн — непринужденно болтал, ни о чем не подозревая: по всей вероятности, он в самом деле видел в госте всего лишь коллегу; а тот, посасывая трубку (неудобное, но, надо отдать должное, в иных случаях весьма необходимое приспособление), исподволь изучал его лицо. Ничего из ряда вон выходящего там не было: самое обычное, излучающее безоблачную самоуверенность лицо человека средних лет, овальное, с прямым носом, правильным ртом, голубыми глазами, темными волосами, обрамляющими покатый лоб. Пока трудно было понять, что стоит за этой словоохотливостью: привычная маскировка или всего лишь наивная, ребяческая доверчивость — гость склонялся ко второму варианту; хотя — размышлял он — разницей между тем и другим можно, собственно говоря, пренебречь. Он бросил на хозяина пристальный взгляд: неужто тот всерьез полагает, что ему удалось окончательно и бесповоротно отсечь нити, ведущие в прошлое? Ну, ничего, скоро ему придется понять, что нити эти бесследно удалить невозможно и что он, как и все другие свидетели, рано или поздно должен будет давать показания.

Он решил подарить хозяину еще минуту, минуту ничем не омраченной беспечности, а сам вслушивался в его слова. Германн рассуждал о своей профессии, точнее, о трудностях этой профессии, охотно раскрываясь перед коллегой — или он считал его сообщником? — и делая вид, будто крайне этими трудностями озабочен; то есть, в сущности, делая вид, что иных проблем вообще на свете не существует. Ловко, не мог не признать гость, очень ловко; такого сломать будет наверняка нелегко. Мысленным взором он окинул поле действия: ситуация выглядела благоприятной. Они сидели в углу комнаты, за журнальным столиком, в креслах, обитых поскрипывающей зеленой кожей; их жены в другом углу увлеченно примеряли туфли друг друга, с головой уйдя в это излюбленное женское занятие. Да, пора приступать к работе.

Он вынул изо рта трубку и с заранее рассчитанным, холодным недружелюбием прервал хозяина. Затем в одной лаконичной фразе сообщил, кто он такой, какова его миссия и в чем цель расследования, которое он собирается провести; Германн слегка побледнел. Однако тут же взял себя в руки, как, кстати, и можно было ожидать; в какой-то степени, сказал он, неожиданное это заявление его удивляет, ведь до сих пор все говорило о том, что гость — дорогой коллега — прибыл в их город лишь для участия в конференции по теме, связанной с их общей профессией (конференция накануне закончилась), так что он даже не знает, что и сказать, да еще в такой поздний час…

— И спустя столько лет, — вставил гость.

— Ладно, не стану и этого отрицать, — продолжал Германн. — Но прежде всего хочу спросить: обязан ли я вообще отвечать на ваши вопросы?

— Нет, — прозвучал быстрый ответ. — Вы подчиняетесь только и исключительно своим собственным законам. Это вам обязательно следует знать, и совершенно непростительно, что я не с этого начал разговор.

Германн поблагодарил: только это ему и хотелось услышать; так что теперь, заявил он с улыбкой, он готов давать свидетельские показания, причем идет на это добровольно и без какого-либо принуждения, как гость и сам может видеть. Разумеется, кивнул гость; правда, в глазах его не было той признательности, какую Германн, видимо, ожидал, проявляя столь великодушную готовность к сотрудничеству. Очевидно, гость был уверен — удивительная, однако, самонадеянность! — что Германн заговорит так и так. Смущало только одно: гость ничего не спрашивал; он спокойно сидел в своем кресле, посасывая трубку, и, казалось, почти скучал.

Спустя минуту Германн сам нарушил молчание и осторожно поинтересовался: а что, собственно говоря, гостя интересует? Тот, однако, медлил с ответом, словно взвешивая что-то про себя. Может быть, продолжал Германн, вы хотите задать мне какие-то вопросы личного характера? Скажем, удостовериться, добавил он с легкой полуулыбкой, которая как бы авансировала полное взаимопонимание, которого ты вправе ожидать, когда речь идет о двух равноправных собеседниках, что и сколько мне известно?

— Что ж, это, во всяком случае, было бы весьма интересно, — с некоторым безразличием ответил гость. — Охотно готов вас выслушать; конечно, при условии, что вам самому об этом хочется рассказать.

— Ну отчего же, — пожал Германн плечами. В конце концов, скрывать ему нечего. Тем более что особенно много сказать он и не смог бы… Да, слышать об этом он слышал, факт. И знает, что произошло это тут, в окрестностях. Да, очень прискорбно; даже говорить об этом и то крайне прискорбно и неприятно. Сам-то он тогда всем этим вещам особенного значения не придавал. Не хочется утомлять гостя оправданиями, объяснениями, но ведь в любом случае одна причина — чтобы о прочих не поминать — и так очевидна: он, Германн, в те времена был, в сущности, еще ребенок; нет-нет, это, конечно, не оправдание, всего только объективное обстоятельство, но в какой-то мере свет на ситуацию оно проливает… Разумеется, до него и так доходило то-се… насчет того, что там творилось… Хотя попытки воспрепятствовать распространению слухов предпринимались немалые… а возможно, как раз именно благодаря таким попыткам, вы же сами понимаете… в общем, о некоторых вещах просто невозможно было не знать, пускай ты этого и не хотел вовсе… Кто это отрицает, тот — лжесвидетель… Что же касается деталей, масштабов, то есть, собственно, конкретных данных об этом… предприятии, то они стали вырисовываться в более или менее четком виде лишь позже.

Германн на минуту замолчал; его подвижные руки, сопровождавшие речь постоянной жестикуляцией, поясняющей фразы, теперь, словно он нашел для них наконец прочную опору, сплелись вокруг высоко поднятых колен; в тишине возникшей паузы отчетливо слышалось легкое похрустывание суставов пальцев.

Конечно, конечно, он мог бы, как многие другие, просто отмахнуться от всяких там слухов — кто бы его упрекнул за это? Но, продолжал Германн, что-то не давало ему покоя, что-то тревожило, разжигало его любопытство… Нет, нет, любопытство — не то слово, и дело тут не в стыдливости; может, надо говорить скорее о чувстве долга, о мучительной внутренней потребности знать истину… Словом, он углубился в настоящую исследовательскую работу, принялся лихорадочно искать факты; причем прежде всего факты четкие, неопровержимые, без которых он не мог добиться ясности в этом деле. Он собирал доказательства, составлял досье, у него накопился целый архив — о, ему было бы что продемонстрировать гостю. Оставалось лишь сесть и систематизировать всю эту массу вещественных доказательств, да только… И тут Германн глубоко вздохнул, откинулся в кресле, не опуская колен, и на мгновение прикрыл глаза, словно яркий свет лампы раздражал его.