Имре Кертес - Английский флаг

— На поезде, потом на автобусе, — ответил гость, все еще, безрезультатно, озираясь вокруг. — Я слышал, сообщение там хорошее, оба вида транспорта — быстрые и удобные.

Да-да, абсолютно верно, поспешил заверить его Германн; в общем, как он видит, гость все же более информирован насчет здешнего сообщения, чем можно было судить по его словам; Германн лишь опасается, не будет ли эта поездка, да с пересадкой, да еще в такую жару, слишком утомительной для гостя.

В ответ гость рассмеялся; смех его был коротким, мрачным и, как все в нем, будил беспокойство; но тут он, по крайней мере, повернулся к Германну лицом — и заверил хозяина, что в свое время ему довелось добираться туда и с гораздо меньшим комфортом; уж не хочет ли гость сказать, что однажды он уже проделал эту дорогу, спросил Германн; именно так, именно об этом и речь, хотя это к делу сейчас не относится, ответил гость с некоторым раздражением в голосе; то есть как это не относится, запротестовал Германн, ведь он только теперь видит, что до сих пор они разговаривали отвлеченно, так сказать, в чисто принципиальной плоскости, тогда как у гостя тут налицо и мотивы личные; принципиальной стороны дела это совершенно не касается и в этом плане ничего не меняет, твердо заявил гость; разумеется, не меняет, согласился Германн, однако, принимая во внимание все обстоятельства, он видит, что у него еще больше оснований задать тот же вопрос: не считает ли гость, что эта поездка для него будет слишком тяжелым испытанием? — ничего подобного, возразил гость, уж если он чего-то опасается, то разве что… как бы сказать?.. что даже страх — чувство недостаточно прочно запоминающееся, так что если смотреть с точки зрения результативности предстоящей поездки, то было бы прямо-таки желательно искать как раз не легких путей, а, наоборот, самых тяжелых и изнурительных, и вообще правильнее всего было бы отправиться туда — если бы не жена — пешком и с пустым желудком.

— Вот-вот! Именно поэтому, именно из-за вашей супруги! — ухватился за эти слова Германн. — Но так же невозможно беседовать… Сядьте же вы наконец!

Он почти подтащил гостя к креслу; они сели. Германн взял ежедневник в кожаном переплете и стал листать его.

— Так-так, посмотрим… Стало быть, завтра… Хм… Завтра, собственно, я назначен с докладом к директору… — начал он; гость сделал нетерпеливое движение, явно собираясь встать; Германну пришлось говорить быстрее, почти скороговоркой: — Впрочем, если утром, пораньше, позвонить… С директором мы, знаете, в довольно хороших отношениях… В общем, если желаете, я с удовольствием отвезу вас туда на машине.

Гость, на сей раз удобно развалившись в кресле и даже положив ногу на ногу, улыбнулся.

— Ловко, Германн, очень ловко, — покивал он, глядя на хозяина. — «Если желаете», стало быть… Хм, сказал бы я, как только что сказали вы. Ну так вот, Германн: прямой вопрос требует прямого же ответа — нет, я этого не желаю.

— Это значит, — поднял на него взгляд Германн, — вы отказываетесь от моего предложения?

— А вот этого я не говорил, — покачал головой гость. — Возможно, я соглашусь, чтобы вы меня отвезли; возможно, смирюсь с этой мыслью, поскольку предложение ваше уже несколько минут остается без ответа… С вашего разрешения, должен признаться: я почти чувствовал, как предложение это созревает в вас, пока вы любезно помогали мне искать зонтик; да, логика нашего разговора вела именно к такому итогу — и закономерно пришла к нему, и тут, что отрицать, чуточку виноват и я сам. Теперь что касается пожеланий: с моей стороны, уверяю вас, и речи быть ни о чем подобном не может, а с вашей, как я могу предположить, тем более, — во всяком случае, если учесть, сколько случаев вы до сих пор упустили… Нет, нет, не оправдывайтесь, ведь я вас не упрекаю ни в чем. Все это я считаю необходимым упомянуть исключительно ради полноты картины… чтобы, так сказать, протоптать прямую тропу в джунглях пожеланий, а еще — чтобы мое дело и ваше как-нибудь, не дай Бог, не перемешались друг с другом. Дело в том, что не только вы, я тоже ценю свою независимость.

Германн выглядел смущенным.

— М-м-м… Тогда, — спросил он, — что же вы, в конце концов, решили?

Гость насмешливо склонил голову набок:

— Вам не кажется, что вы запутались в каких-то странных противоречиях, Германн? Вначале заявляете о своей независимости, потом готовы выполнить мое пожелание, а теперь уже — и подчиниться моему решению… Чего вы, собственно, от меня ждете? Приказа? Или может, хотите, чтобы я отпустил вас с миром?.. Полно, Германн, к чему нам играть в прятки, говорить обиняками?! Разве достойное это занятие для взрослых людей! Можно подумать, вы не понимаете, что вам в любом случае нужно ехать… Или в самом деле не понимаете?

Германн опустил голову; некоторое время стояла тишина.

— Да нет, понимаю, — ответил он наконец, и в поднятом его взгляде, в фарфорово поблескивающих глазах, устремленных на гостя, тот впервые увидел некое новое, незнакомое, немного еще боязливое, но уже откровенно враждебное выражение. И, словно это не только не огорчало его, но, напротив, было ему очень даже по душе, — он, глядя на Германна, рассмеялся; рассмеялся уже по-другому, чем до сих пор, мягче, почти с симпатией.

— Меня, — сказал он, — вы ни в чем не можете упрекнуть. Широко понимаемое чувство долга — это, видите ли, ловушка, которую вы сами себе и поставили; я разве что подтолкнул вас чуть-чуть, чтобы вы точно попали в нее.

— Вы меня Бог знает в чем подозреваете, — пробормотал Германн. — А ведь я не дал вам никаких оснований…

Такая уж у него миссия, оправдывался гость; он не может не быть подозрительным к людям; но при этом, естественно, у него одна цель: развеять всяческие недоразумения, а обидеть хозяина совсем не входило в его планы.

— Ну хорошо, — сказал он затем, — пусть так и будет, я окажу вам эту маленькую любезность: можете меня отвезти. Нет-нет, не надо благодарить… или вы другое что-то хотели сказать? Ничего? Ну что ж, ладно и так. Наверное, нет нужды предупреждать вас, что завтрашний день, скорее всего, будет нелегким. В ходе расследования мне придется показать вам кое-какие вещи… без этого не обойтись. Ну, и запах… Вонь там стоит просто жуткая, надеюсь, мы ее почувствуем. На всякий случай советую вам не завтракать.

Они условились, что завтра, в девять утра, Германн заедет за ними к гостиницу. Я правильно понял, спросил Германн, ваша супруга тоже составит нам компанию? Да, сухо ответил гость; и на лице Германна, утратившем вдруг деловую собранность (на нем даже проявились складки усталости), как будто растаявшем в душном тепле комнаты, в лучах яркой люстры, — скользнула, словно вызванная этим известием, беглая тень облегчения, похожая на луч какой-то блеснувшей надежды; гостю было неприятно увидеть это. Но разговаривать больше не было возможности: в комнату вернулись дамы. Жена Германна, крупная, белокурая, с пышной грудью, на белых полушариях которой, в вырезе платья, жемчужно поблескивали капельки пота, держала на руках ребенка; видимо, она вынула его из кроватки, чтобы успокоить: только что он издавал совершенно душераздирающий плач, — а вместе с тем, возможно, подчиняясь неосознанной потребности, свойственной некоторым женщинам, не позволять окружающим надолго забывать за делами вечный образ матери и дитяти и тем самым напоминая мужчинам об их сладостном долге; само дитя выглядело не столь торжественным — скорее сонным и рассеянным; вскоре оно было отправлено обратно в кроватку, гости откланялись (зонтик в конце концов обнаружился на месте, в передней); великодушное предложение Германна отвезти их домой на машине они отвергли, сказав, что с удовольствием пройдутся пешком.