Сэмюель Батлер - Путём всея плоти

Остаюсь Вашим любящим сыном,

Я способен вникнуть в твои чувства и не имею ни малейшего желания спорить с тем, как ты их выражаешь. Вполне справедливо и естественно, что ты чувствуешь так, как чувствуешь, если не считать одной твоей фразы, неуместность которой ты и сам, подумавши, несомненно, ощутишь, и о которой мне нечего более добавить, кроме того, что она ранила меня в самое сердце. Тебе не следовало говорить „несмотря на свою стипендию“. Это только справедливо, что когда у тебя появляется возможность помочь мне нести тяжкую ношу твоего образования, эти деньги должны переводиться, как оно и было, мне. Каждая строка твоего письма убеждает меня, что ты находишься под влиянием неких болезненных впечатлений, из числа любимейших козней дьявола для завлечения людей в свои сети на их погибель. Твоё образование, как ты справедливо отметил, вводит меня в огромные расходы. Я ничего не жалел, страстно желая предоставить своему сыну все преимущества, подобающие английскому джентльмену, но я не собираюсь спокойно наблюдать, как все потраченные мною деньги будут брошены на ветер, и начинать всё с начала просто потому, что тебе в голову приходят некие неумные сомнения, которым ты должен противиться, ибо они несправедливы по отношению к тебе самому, а не только ко мне.

Не поддавайся неуёмному желанию перемен, этому яду, губящему в наши дни столь многих людей обоего пола.

Разумеется, ты не обязан рукополагаться; никто не принудит тебя к этому; ты совершенно свободен; тебе двадцать три года, и тебе пора уже разбираться в самом себе; но почему же не раньше? Почему ты ни разу не удосужился хотя бы намекнуть мне о своём несогласии до сих самых пор, когда я уже понёс все эти расходы, отправив тебя в университет, чего ни в коем случае не сделал бы, не будь я уверен, что ты твёрдо решил принять сан? У меня есть письма, в которых ты выражаешь несомненное желание рукополагаться, а твои сёстры и брат засвидетельствуют, что никакого давления на тебя никогда не оказывалось. Ты сам себя не понимаешь, ты страдаешь душевной робостью, вполне, может быть, естественной, но оттого не менее чреватой серьёзными для тебя последствиями.

Я отнюдь не в добром здравии, и тревога, причинённая твоим письмом, натурально, терзает меня. Да внушит тебе Бог побольше разума.

Твой любящий отец,

Получив это письмо, Теобальд воспрянул духом. «Отец пишет, — сказал он себе, — что если я не хочу, я не обязан рукополагаться. Я не хочу, и потому не буду. Да, но что могут означать слова „чревато серьёзными для тебя последствиями“? Не таится ли за ними скрытая угроза, — хотя невозможно уловить смысл ни угрозы, ни самих слов? Не предназначены ли они произвести эффект угрозы, тогда как никакой угрозы в них нет?»

Теобальд слишком хорошо знал своего отца, чтобы недооценивать смысл сказанного, но, зайдя уже так далеко в своём бунтарстве и на самом деле испытывая искреннее желание по возможности избежать рукоположения, он решился идти дальше. Соответственно, вот что он написал:

Вы говорите мне — и я от души благодарен Вам, — что никто не принудит меня рукополагаться. Я был уверен, что Вы не станете навязывать мне сан, если это будет по-настоящему противно моей совести, и потому решил оставить эту затею. Надеюсь, что Вы будете и впредь предоставлять мне содержание в нынешних размерах, пока я не стану стипендиатом фонда, что уже не за горами, и перестану быть для Вас причиной дальнейших расходов. В самое ближайшее время я решу для себя, какую профессию избрать, и немедленно сообщу Вам об этом.

Ваш любящий сын,

Остаётся привести последнее письмо, высланное обратной почтой. Его основное достоинство — краткость.

Получил твоё письмо. Мотивы его для меня темны, но последствия абсолютно ясны. Ты не получишь от меня ни гроша, пока не образумишься. Если же станешь упорствовать в своём безрассудстве и греховности, то у меня, к моему счастью, есть ещё дети, за которых я могу быть спокоен, ибо их поведение послужит мне источником счастья и уважения окружающих.

Твой любящий, но расстроенный отец,

Мне неизвестно продолжение вышеприведённой переписки, но закончилось всё вполне благополучно. Может быть, Теобальд просто сдрейфил, а может, принял этот полученный от отца внешний толчок за внутренний зов, о котором, я не сомневаюсь, со всей искренностью молился, — ибо был человеком, твёрдо верующим в действенность молитвы. Таков и я, в известном смысле. Теннисон [42] Альфред, лорд Теннисон (1809–1892), английский поэт. сказал, что молитва творит в мире такое, о чём тот и не подозревает; впрочем, он мудро умолчал, хорошее она творит или плохое. Оно, пожалуй, было бы хорошо, если бы мир всё же подозревал кое о чём из того, что творится молитвой, или хотя бы опасался этого. Но тайна сия, по всеобщему признанию, велика есть. Кончилось тем, что Теобальду посчастливилось вскоре после окончания колледжа стать стипендиатом его фонда, и осенью того же, 1825-го, года он принял сан.

Мистер Оллеби служил настоятелем в деревне Кремпсфорд [43] Это вымышленное название может ассоциироваться у англоязычного читателя со словом «cramps» — судороги, схватки, колики. , расположенной в нескольких милях от Кембриджа. Он тоже когда-то успешно получил степень бакалавра и стал стипендиатом колледжа; со временем колледж предоставил ему бенефиций в размере 400 фунтов в год, а также дом. Его собственный частный доход не превышал 200 фунтов в год. Оставив колледж, он женился на женщине много младше себя, и она родила ему одиннадцать детей, из которых выжили девять — два сына и семь дочерей. Ко времени, о котором я теперь пишу, две старшие дочери уже были неплохо пристроены, но пять других, незамужних, в возрасте между тридцатью и двадцатью двумя, и оба сына всё ещё сидели на шее у отца. Было ясно, что случись что-либо с мистером Оллеби, и семья погрузится в самую настоящую бедность, и эта мысль постоянно ввергала мистера и миссис Оллеби в глубокое смятение, как, собственно, и должно быть.

Приходилось ли вам, читатель, жить на доходы, которые можно назвать в лучшем случае скромными и которых, за вычетом двухсот фунтов в год, не станет, когда не станет вас? Было ли у вас в это же самое время двое сыновей, которых надо хоть как-то поставить на ноги, и пять незамужних дочерей, для которых вы были бы счастливы найти женихов, если бы только умели это делать? Если нравственный образ жизни — это то, что, по большому счёту, приносит человеку душевный покой в его преклонные лета, если, иными словами, это понятие не есть сплошное надувательство, можете ли вы, пребывая в таких обстоятельствах, тешить себя сознанием, что зато вели нравственный образ жизни?