Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц

Их матери шли кучками по три-четыре человека (кое-кто в бурках [11] Она же паранджа или чадра — самый радикальный способ сокрытия женской красоты. Экзотическое одеяние свободного покроя и яркой расцветки, укутывает женщину с головы до пят. В области глаз находится «смотровое окошко», забранное матерчатой сеточкой. , кое-кто — нет), весело переговаривались, громко смеялись. Хотя, казалось, радоваться было нечему — с уст у женщин не сходили больные дети и ленивые, нерадивые мужья.

— Если бы еда сама себя готовила!

— Господи ты боже мой, ни минуты покоя!

— А он мне тогда и говорит: клянусь, это правда…

Почти одни и те же слова повторялись на разные лады на пути к пекарне и в очереди к тандыру. У кого-то муж играл в азартные игры. У кого-то всем заправляла свекровь, а жене муж не давал ни рупии. Мариам только удивлялась про себя: как это получилось, что всем до единой достались такие ледащие мужья? Или это просто бабьи разговоры, своеобразный незнакомый ей ежедневный ритуал вроде замачивания риса или замешивания теста? И скоро она сама точно так же даст волю язычку?

Стоя в очереди, Мариам чувствовала на себе любопытные взгляды, слышала шепоток за спиной. У нее вспотели ладони — вдруг все вокруг уже знают, что она харами, позор для отца и всей семьи, предавшая свою мать и обесчестившая себя?

Уголком хиджаба Мариам вытерла капельки с верхней губы и постаралась взять себя в руки.

Вроде получилось.

И тут кто-то хлопнул ее сзади по плечу.

Мариам обернулась. Рядом с ней стояла толстенькая светлокожая женщина с темными, коротко стриженными кудряшками и круглым веселым лицом. На голове у нее тоже был хиджаб. Рот у женщины был куда более пухлый, чем у Мариам, на подбородке у чуть отвисшей нижней губы темнела большая родинка, зеленоватые глаза искрились дружелюбием.

— Ты ведь новая жена Рашид-джана? — широко улыбнулась круглолицая. — Из Герата приехала? Какая ты молоденькая! Тебя зовут Мариам-джан, да? А я Фариба, живу за пять домов от вас на той же улице, у нас калитка — зеленая. А это мой сын Hoop.

У мальчика было живое веселое лицо и черные вьющиеся волосы, в точности как у матери.

— Салам, Хала-джан [12] Обращение, соответствующее русскому «тетя». .

— Ноору десять лет. Его старшего брата зовут Ахмад.

— Ему тринадцать, — сообщил Hoop.

— А еще одному мальчику — сорок. — Фариба засмеялась. — Мужа моего зовут Хаким. Он учитель в Дих-Мазанге. Загляни к нам как-нибудь, выпьем по чашечке чаю…

Словно по команде женщины обступили Мариам.

— Значит, ты — юная жена Рашид-джана…

— Как тебе Кабул?

— А я была в Герате. У меня там двоюродный брат.

— Кого ты хочешь первенцем — мальчика или девочку?

— Какие там минареты! Какая красота! Герат — замечательный город.

— Лучше мальчика, Мариам-джан, он сохранит имя рода…

— Ба! Мальчишка женится — и был таков. А девочка останется с тобой, будет опорой в старости…

— Мы слышали о вашем приезде.

— Рожай двойню! Мальчика и девочку! И все будут довольны.

Мариам попятилась. Дыхание у нее прерывалось, в ушах звенело, чужие лица расплывались перед глазами. Еще несколько шагов назад… Только отступать некуда, она в кольце.

Мариам умоляюще посмотрела на Фарибу. Та все поняла.

— Вот ведь набросились! Дайте ей пройти! Вы ее напугали!

Крепко прижав к груди шматок теста, Мариам двинулась прямо на обступившую ее толпу.

— Ты куда, хамшира !

Как только вокруг нее стало свободнее, Мариам сорвалась с места и побежала по улице. Только не туда, куда надо, — она поняла это на первом же перекрестке. Мариам повернулась и, низко опустив голову, бросилась назад. И — надо же! — на виду у всех споткнулась, упала и расквасила колено.

— Ты не ушиблась, хамшира?

— Да у тебя кровь!

Мариам вскочила и, прихрамывая, побежала дальше.

Поворот.

Еще поворот.

Вот она, их улица. Только где дом Рашида?

Мариам охватило отчаяние, на глаза навернулись слезы.

Попробовать сунуться наугад?

Эта калитка заперта. Эта открыта, но двор явно чужой. А здесь собака и куры, а у них нет никаких животных.

Вот вернется муж с работы, а жена собственный дом не может отыскать!

Мариам заплакала, забормотала молитвы.

Это — чужой дом. И это — чужой. А вот…

Сарай. Навес. Колодец.

Нашла!

Слава Аллаху!

Мариам захлопнула за собой калитку, повернула щеколду и, тут же у стены, осела на землю.

Никогда еще ей не было так одиноко.

В тот вечер Рашид пришел домой с каким-то свертком в руках. На чистые окна и вымытый пол он не обратил никакого внимания — Мариам даже расстроилась. А вот то, что обед его уже ждал, явно пришлось ему по душе.

— Я приготовила даал [13] Чечевица с овощами и пряностями. , — похвасталась Мариам.

— Отлично. Я голоден.

Рашид умылся — Мариам полила из кувшина ему на руки, — а пока он вытирался, дымящаяся чашка даала и тарелка рассыпчатого белого риса уже стояли на чистой скатерти, расстеленной на полу в гостиной. Впервые Мариам приготовила мужу поесть — только вот была сама не своя, пока готовила, вся тряслась мелкой дрожью, так подействовал на нее случай у пекарни, и вполне могла переложить в кушанье имбиря или куркумы.

Рашид погрузил ложку в золотистую чечевицу. Мариам затаила дыхание.

Что, если ему не понравится и он со злостью оттолкнет тарелку?

— Горячо, — пролепетала она. — Осторожнее.

Рашид вытянул губы трубочкой и подул на ложку, потом с опаской попробовал.

— Вкусно. Немного недосолено, ну да ничего. Просто отлично.

Мариам захлестнула волна самодовольной гордости. У нее получилось вкусно. Просто отлично , сказал он. Мариам сама удивилась, какую радость доставила ей похвала. На душе сразу стало легче.

— Завтра пятница, — сказал Рашид. — Могу показать тебе город. Что скажешь?

— Ты про Кабул?

— Нет. Про Калькутту.

Мариам недоуменно заморгала.

— Шучу. Конечно, про Кабул. Про что же еще? — Он взял в руки сверток. — Но сперва мне надо поговорить с тобой.

И Рашид достал небесно-голубую бурку.

— У меня есть заказчики, мужчины. Они заходят ко мне в лавку вместе с женами. Их женщины ходят с открытыми лицами, говорят со мной, глядят мне в глаза без капли стыда. У них намазаны губы и подведены глаза, они носят юбки выше колен. Порой приходится снимать с них мерку, и они спокойно позволяют мне касаться своих ног. А мужья — ничего, стоят рядом и смотрят, как посторонний мужчина гладит жену по голым ногам. Думают, они очень современные, очень образованные и умные, и не видят, как своим поведением выставляют на поругание свои нанг и намус — честь и гордость.

Рашид осуждающе покачал головой.