Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц

Три квартала Лейла шагала одна.

Вот и ее улица. Синий «мерседес» по-прежнему маячил у соседнего дома. Пожилой человек в коричневом костюме стоял рядом, опершись на трость.

И тут кто-то позвал ее:

— Эй, желтоволосая. Посмотри-ка сюда.

Лейла обернулась.

Прямо ей в лицо глядело дуло пистолета.

Сам пистолет был красный, а спусковой крючок — ярко-зеленый. Позади всего этого многоцветья скалил зубы Хадим.

Хадиму было одиннадцать лет, как и Тарику. Сын мясника — высокий, худой, редкозубый, — он был известный в округе хулиган. Кидаться в прохожих телячьими кишками было его любимым развлечением. На переменах, когда Тарика рядом не было, Хадим хвостом ходил за Лейлой по школьному двору, пожирая девочку глазами и притворно хныча. Как-то он даже хлопнул ее по плечу и просипел: «Ты такая красивая, желтоволосая. Хочу на тебе жениться».

И вот у него в руках водяной пистолет. Точно какую-то гадость задумал.

— Ты не волнуйся, — голос ехидный-ехидный, — пятен не будет. На твоих-то волосах уж точно нет.

— Не смей! Предупреждаю тебя.

— И что ты мне сделаешь? Напустишь своего калеку? Ах, Тарик-джан! Ах, вернись домой и спаси меня от мерзавца!

Лейла попятилась, но Хадим уже нажал на спуск.

Тонкие струйки теплой жидкости залили Лейле голову. Пытаясь защититься, она закрыла лицо руками.

Тут на улицу с хихиканьем высыпала целая орава мальчишек.

Лейла выкрикнула уличное ругательство. Смысл его был для нее темен, но выражение было сильное, Лейла это чувствовала.

— Чтоб твоя мать петушком подавилась!

— А твоя мамаша-полудурок чтоб рехнулась совсем! — Хадим облил ее еще раз. — На пару со слюнтяем папашей! Ты понюхай свои руки-то, понюхай!

Мальчишки хором завели:

— Чем пахнут руки, чем пахнут руки!

Лейле и так уже было ясно чем.

Заливаясь слезами, она кинулась домой.

Накачав из колодца воды, Лейла наполнила корыто и таз в ванной, сорвала с себя одежду, с омерзением намылила волосы, смыла, опять намылила, и так несколько раз. Ее била дрожь. Лицо и шею она яростно терла мочалкой, пока кожа не сделалась пунцовая.

— Если бы Тарик был рядом, Хадим бы не посмел. — Лейла оделась в свежее. — Или если бы мама пришла и забрала меня из школы.

И зачем только маме приспичило рожать ее? На что людям новые дети, если всю свою любовь они уже отдали тем, что родились прежде? Какая несправедливость!

В сердцах Лейла бросилась к себе и рухнула на кровать, сжимая кулаки.

Когда приступ ярости миновал, девочка проскользнула в переднюю и постучала в дверь к маме. Когда она была поменьше, она могла так стучать часами, повторяя шепотом, словно заклинание: мама, мама, мама… Но мама никогда не открывала.

Не откликнулась она и на этот раз.

Лейла повернула ручку и вошла.

Нет, порой у мамы с самого утра все складывалось удачно, она спрыгивала с постели бодрая, с блестящими глазами, мылась, надевала чистое, красилась, вдевала в уши серьги. Лейла расчесывала ей волосы (девочке это ужасно нравилось), и они вместе отправлялись на базар, а то играли в «змейки и лесенки» [27] Детская настольная игра, игроки передвигают фишки на доске по броску игрального кубика; название связано с рисунками на игральной доске. и поглощали тертый шоколад — одно из немногих лакомств, которое обожали обе, и мать, и дочь. Но самое замечательное время наступало, когда с работы приходил Баби. При виде мужа мама радостно улыбалась, а вслед за ней и Лейла — она была на седьмом небе от счастья от любой мелочи, свидетельстве былой любви и нежности, тех благословенных дней, когда братья жили с ними под одной крышей и дом их был полная чаша.

Когда тоска отступала, мама, бывало, напечет печенья и позовет соседок. Лейла тщательно перетирала посуду, а мама накрывала на стол. Когда гостьи собирались, Лейла садилась на свое законное место за столом, внимательно слушала и даже умудрялась вставить в разговор пару слов. Женщины пили чай, нахваливали мамину стряпню и трещали без умолку. А вот когда мама заводила речь о Баби… У Лейлы просто дух захватывало.

— Какой он был великолепный учитель, — говорила мама. — Ученики его обожали. И не только потому, что он никогда не бил их по рукам линейкой, не то что другие. Они уважали его, потому что он уважал их .

Мама любила рассказывать, как она сделала ему предложение.

— Мне было шестнадцать лет, ему — девятнадцать. В Панджшере его семья жила по соседству с нами. Ох, сестры, и влюблена же я была в него! Перелезу через стену, разделяющую наши участки, и мы играем в саду его отца. Только Хаким все боялся, что нас застукают и мой отец отлупит его. Вечно повторял: уж он-то мне всыпет. Тогда уже был такой осторожный, серьезный. И вот однажды я ему и говорю: братец, что же это такое? Попросишь ты моей руки или мне самой к тебе свататься? Так я и сказала. Видели бы вы его лицо!

И мама хлопала в ладоши, а все собравшиеся смеялись.

А ведь когда-то (Лейла знала) мама говорила о Баби только в таком тоне и родители не спали по разным комнатам. Жалко, Лейла этих времен не застала.

Разговор неизбежно сворачивал на сватовство. Когда Советы будут наконец побеждены и парни вернутся с войны домой, им нужны будут невесты. Женщины перебирали, одну за другой, всех соседских девушек, подойдут ли они Ахмаду и Ноору. Как только речь заходила о сыновьях Фарибы, Лейлу охватывало чувство, будто женщины обсуждают понравившееся кино, которого она сама не смотрела — и ничего дельного сказать не могла. Ей было всего два годика, когда Ахмад и Hoop подались в Панджшер под знамена командующего Ахмада Шах-Масуда [28] Ахмад Шах-Масуд (1953–2001) — выдающийся политический и военный деятель Афганистана, исламист. Вел эффективную партизанскую войну против коммунистического правительства и советских войск. 9 сентября 2001 г. был тяжело ранен в результате взрыва бомбы, организованного двумя смертниками, выдававшими себя за саудовских журналистов. Умер 15 сентября 2001 г., похоронен в Панджшере. Переходное правительство Афганистана, пришедшее к власти в Кабуле после разгрома «Талибана» в конце 2001 г., посмертно присвоило ему титул «героя афганской нации». . Лейла их и не помнила почти. Золотой кулон с надписью «Аллах» на шее у Ахмада, завиток черных волос над ухом у Ноора — вот и все.

— Как тебе Азита?

— Дочь ковродела? — В деланном возмущении мама хлопала себя по щеке. — Да у нее усы гуще, чем у Хакима!

— Тогда Анахита. Она первая у себя в классе.

— А ты ее зубы видела? Растут вкривь и вкось. Прямо надгробия на старом кладбище.

— А сестры Вахиди?

— Эти коротышки? Нет, нет, нет. Не для моих мальчиков. Мои красавцы заслужили лучшего.

И пока женщины чесали языками, а Лейла сидела тихо, как мышка, мысли ее уносились далеко.