Барбара Кингсолвер - Лакуна

— Понимаю, о чем вы.

— Согласно последнему опросу Элмо Роупера, сорок процентов американцев верят, что евреи захватили власть в стране. Теперь скажите, сколько евреев в Конгрессе?

— Думаю, немного. Пожалуй, ни одного.

— Так в чем тогда дело? Люди говорят на своем языке, исповедуют свою веру, другую, не христианскую, и ничуть этого не стесняются. Наверняка у них свои резоны. Так нет же: это угрожает миру, который дался нам так тяжело, и благополучию. Другой пример — борьба за права негров.

— Ясно. Дело не в коммунизме как таковом.

Арти подался вперед; его водянистые голубые глаза лихорадочно блестели. Он поднял обе руки, точно собирался взять мое лицо в ладони.

— А знаете, в чем все дело? Хотите, я вам скажу? В том, что правительство решило считать Америкой. У них хватает наглости заявить: «Смотрите, сукины дети, не вздумайте трогать руками! Это готовый продукт!»

— Но любая страна постоянно развивается. Всегда. Такова история. Должны же люди это понимать.

Арти уронил руки на стол и откинулся на спинку дивана.

— Расскажите об этом чертовым морским пехотинцам. Извините за выражение.

— Моя стенографистка рассуждает примерно так же. Разумеется, исключая выражения.

Арти доел, составил тарелки в стопку, а сверху водрузил пепельницу.

— Ваша миссис Браун — разумная женщина. Как она поживает?

— Разумная, это вы правильно сказали. Но не моя. Это так, к слову. Кажется, у нее все в порядке.

— Вот и хорошо.

Он затушил сигарету, разгладил лежавший на столе контракт и убрал его в конверт.

— Подписывайте смело. Аффидевит и прочие документы. Конечно, если хотите. Не стану вас ни уговаривать, ни разубеждать. Но я расскажу вам кое-что про историю и развитие страны. И запомните, что первым вам это объяснил Арти Голд за тарелкой яичницы с сосисками. Дальше будет хуже. Такая политика может стать постоянной.

— Что вы имеете в виду?

Арти выглядел измученным.

— Стоит отбить у людей охоту задавать вопросы, как они вовсе отвыкнут спрашивать. Пустят вопросительный знак с молотка, сдадут в металлолом. Ни смелости, ни идей, как исправить недостатки. Потому что, как только кто-то заикнется, что в стране что-то не так, его тут же запишут в бунтовщики.

— Уверен, что вы преувеличиваете, — возразил я. — Америку бросает из крайности в крайность. Последняя мода и полный бак бензина любого заведут в непролазные дебри. Сегодня Кремль — жупел и лучше умереть, чем быть коммунистом. А завтра объявят, что все зло от сигарет и лишней ложки сахара в кофе. Культура строится на гиперболах. — Мне хотелось его рассмешить. — Или вы правда думаете, что эти блюда достойны йодля?

Но Арти не улыбнулся.

— Я старик, я многое повидал. Эти молодчики посыпают лужайку химией. Сорняки-то она, конечно, убьет, но надолго отравит все живое. А может, и навсегда.

«Рупор Ашвилла», 18 июня 1948 года

Город захлопнул двери перед угрозой полиомиелита

Карл Николас

На этой неделе городской комитет здравоохранения запретил все публичные сборища, чтобы остановить вспышку эпидемии детского паралича, охватившую штат. Карантин начался в час пополуночи в понедельник. Закрылись кинотеатры, катки, бассейны и другие общественные места, подверженные угрозе заражения. Все городские церкви за исключением римско-католической попросили прихожан в целях безопасности молиться дома. В городе с населением в 50 000 душ тихо как на кладбище: домохозяйки не ходят за покупками и по делам, а излюбленные места отдыха горожан подсчитывают убытки, причиненные эпидемией.

Доктор Кен Малуза из отдела здравоохранения по телефону ответил на вопросы нашей газеты и напомнил, что даже у самых искусных врачей нет лекарства от полиомиелита. «Микроб коварен, его не разглядеть ни невооруженным глазом, ни под лучшим микроскопом. Многие пытались, но хитрец прячется. Пенициллин его не пугает, он вообще бесполезен. Мой вам совет: держите детей подальше от скопления народа, где можно подхватить инфекцию».

Это касается и взрослых: от болезни не застрахован никто. Доктор Мелуза утверждает, что семь процентов зараженных умирают, а те, кому удается выжить, остаются калеками на всю жизнь. И объяснения эпидемии, которая каждое лето охватывает город, не существует. В настоящее время в Ашвилле зарегистрирована самая серьезная вспышка полиомиелита в стране: за один лишь этот год жертвами страшной заразы стало более тысячи человек. Всего же по стране число пострадавших доходит до шести тысяч.

Отцы города направили епископу Вернону Рейнолдсу из Роли просьбу разрешить местным прихожанам римско-католической церкви не посещать мессы.

Дорогая Фрида,

сейчас два часа ночи, а на улице светло как днем. Мостовая блестит, как водная гладь; вдоль нее протянулись ряды деревьев, как по берегам каналов Сочимилко. Полнолуние уже миновало. Левый бок луны круглый, а правый чуть выщерблен: значит, идет на ущерб. С как Cristo обозначает, что луна убывает. Сегодня мне не спалось, и я встал с постели, чтобы встретить наш день рождения. Должно быть, на несколько секунд я все-таки задремал, потому что в комнате вдруг очутились вы на кресле-каталке, с привычной короной из кос. Вы работали за мольбертом, спиной ко мне. Я окликнул вас: «Смотрите, Фрида, улицы превратились в реки! Поедемте кататься на лодке». Вы обернули ко мне лицо с пустыми глазницами и ответили: «Езжай один, Соли. Я должна остаться».

Должно быть, сегодняшние новости по радио лишили меня сна. Сталинская блокада Берлина ужасна, и не так-то сложно представить нечто подобное здесь, у нас. Ашвилл тоже перешел на осадное положение: из-за эпидемии полиомиелита в городе ввели карантин. Сегодня я отправился в банк, чтобы перечислить жалованье миссис Браун, и по пути мне не встретилось ни души. Школьные площадки для игр пустовали. В закусочных было темно; у барной стойки маячили лишь высокие хромированные табуреты. Город вымер. Единственными земляками, которых я встретил сегодня, стали пластмассовые манекены в витринах с их модными нарядами и самодовольными пустыми глазами. Разумеется, банк оказался закрыт.

Представляю, как бы вы, Фрида, ковыляли по здешним улицам, потешаясь над общим страхом. Вы победили полиомиелит, доказательство тому — ваша нога, лавина ваших бед и могучее жизнелюбие, которому тесно в четырех стенах. Выжить — это подарок небес, не так ли? Это выделяет нас из толпы. Странно, почему я пишу «нас»? Самому интересно, что же я имел в виду. Какие болезни я перенес в детстве? Пожалуй, любовь. Я оказался уязвим перед страстью и пережил бред и лихорадку этой чумы. Но теперь, похоже, я в безопасности и едва ли когда-нибудь еще подхвачу эту заразу. Преимущества иммунитета очевидны. Люди так боятся одиночества, что готовы на любые компромиссы. Великая свобода — отказаться от любви и заняться чем-нибудь другим.