Милан Фюшт - История моей жены

Именно это я чувствовал, точнее не скажешь. Я опустошен, как банка из-под сардин, и вовсе не так опасен, как стараюсь показать. Значит, и сказать мне нечего, все сплошная фальшь.

Словом, было у меня такое чувство, будто все мои слова впустую, черт меня побери! Но это еще не все. В то же время подметил я в себе и некую осмотрительность, что гораздо интереснее и… позорнее. Крушу вроде бы что ни попадя, и с превеликим удовольствием, но… выбираю вещи, принадлежащие моей жене, и при этом с поразительной бережностью стараюсь, например, чтобы не подвернулись под руку мои дорожные часы. Словом, берегу все, что мое. Пишу честно, все так оно и было. Уж такова натура человека.

Не гнушается, подлая тварь, притворяться! Вот почему никогда не доверяю я природе человеческой, — под стать обезьяньей — потому как чуть что и начинает человек собой любоваться. Даже в моменты тягчайших страданий. Более того — особенно тогда. Коль скоро замечает собственные руки или ноги и отдает себе отчет в том, что он вытворяет.

Зато есть тут один такой момент, на который я хотел бы обратить ваше внимание. Бывает, застукают человека на том, что он решил отвести душу, потешить себя. Тогда он враз становится серьезным и вместе с тем делается опасным.

Вот и со мной случилось то же самое. «Ломать комедию», — сказала моя супруга. И в этот миг я почувствовал, как во мне с давящей тяжестью шевельнулось нечто скотское. Именно потому, что жена была права. Даже представить не могу, что было бы с нами, поскольку почувствовал, как у меня появилась дрожь в пояснице. Очень характерное для меня ощущение.

Но в этот момент дважды громко постучали в дверь. Видимо, звонок сломался.

Передо мной стоял наш домовладелец.

Теперь представьте себе: в гостиной среди черепков лежит на полу моя супруга, а у порога настырный старикашка пристает ко мне с какими-то галстуками.

Помнится, я обещал в прошлый раз осчастливить его новыми галстуками, верно ведь? Ну, так вот хорошо бы получить хотя бы один, поскольку сегодня вечером он приглашен в гости.

Что тут будешь делать? Галстуки-то я действительно ему обещал, причем два, новехоньких.

А визитер мой улыбается, решив меня поразвлечь.

— Послушайте-ка, дорогой мой капитан! — говорит он. — Я тут между делом разрешил загадку лестницы Иакова. — И принялся толковать символику сновидения Иакова, при прочих обстоятельствах, пожалуй, даже не безынтересного.

Ну, а теперь само просится рассказать, каким образом я загнал себя в столь неловкую ситуацию.

В общем-то все проще простого. Однажды, когда я был еще по уши увязшим в неприятностях, мне втемяшилось в голову навязаться к старику и поболтать малость. Заманю его к себе, расположу к доверительной беседе — вдруг да удастся что-нибудь выведать. Проговорится в какой-либо мелочи, а мне больше и не надо. Уж кто другой, а он-то наверняка мог бы поведать немало интересного… Словом, я был убежден, что выбрал правильный путь.

Но вот беда: в этой окаянной конторе всегда такой холодище, что там уже не до разговоров. И поскольку проблема лестницы Иакова не подогревала меня до нужного градуса, я, по легкомыслию своему, возьми да ляпни: мол, заглянул бы он ко мне при случае, когда супруги моей не будет дома, и мы всласть потолкуем о божественном. А в качестве приманки посулил ему два галстука.

Вот он и заявился.

Собственно, он вовсе и не за галстуками пришел, просто в прошлый раз он употребил неточное слово. В легенде о лестнице Иакова, на его взгляд, нет никакой нестыковки, поскольку лично он всегда верил в «запечатленные» сновидения, как он выразился. Зато он не в состоянии поверить, что некто способен спуститься на гору Хорев — или куда там — лишь для того, чтобы сообщить евреям, что им надлежит есть: скажем, по субботам питаться чечевицей. «Подобные истины я невысоко ставлю, — торжественно заявил он. — То бишь сомневаюсь в них. Но не богохульство ли это — сомневаться хоть в чем-то, что написано в боговдохновенных книгах?» — принялся он возмущаться, с места не сходя, прямо у порога приоткрытой двери.

Тем временем я раздумывал, как быть.

— Знаете, что… — начал я было. — Сейчас принесу вам галстуки!

Но тотчас же опомнился:

— Нет, не получится! Какие тут галстуки, когда жене моей плохо!

— Ай-яй! — воскликнул он. — Уж не собирается ли она разрешиться от бремени?

— Нет, не собирается! — втолковывал я ему. — У нее всего лишь легкое недомогание. О родах и речи нет.

— Не следует ли все-таки послать за врачом?

— Ради Бога, никого не зовите! — уговаривал я его, но тщетно. Он, правда, еще чуть-чуть задержался у порога, поскольку непременно желал довести до моего сведения, сколь бы он удивился, если бы действительно у нас вдруг появился младенец.

— Вот ей-ей! Ведь ничто не предвещало «события». Разве я не прав?

С другой стороны, если уж суждено рано или поздно родиться малышке, задумывался ли я о подходящем имени для нее? Разумеется, предположительно — так, на всякий случай. Если будет мальчик, хорошо бы наречь его Абемелеком, а если девочка — пусть будет Неллике. Оба имени так хорошо сочетаются с моей фамилией, он уже давно прикинул в расчете на меня, хотите — верьте, хотите — нет.

Наконец, старик убрался восвояси. Не могу передать, как благотворно подействовала на меня перемена обстановки и прохладный воздух в парадном.

«Что у тебя за горе-беда? — спрашиваешь себя в таких случаях. — Жив, здоров, и ладно!»

То есть вдруг спохватываешься и понимаешь, что есть на свете вещи поважнее.

И вообще, в такие моменты, после бурного кипения крови, испытываешь удивительное ощущение свежести, обновления всего организма.

Супруга моя воспринимала это по-другому.

— Вы здесь? — спросил я, поскольку она заперлась в ванной комнате.

— Здесь, — ответила она далеко не сразу, когда я уже готов был подумать, будто бы с ней приключилась беда.

Но нет, никакой беды не приключилось.

Напротив, она привела себя в безупречный порядок. Комнату — нет, зато лицо, глаза, одежда — все выглядело идеально, скандал на ее внешности ничуть не отразился.

На меня она, разумеется, внимания не обращала. Достала из шкафа носовой платочек, побрызгала духами. Повертелась, покрутилась, и только вы ее и видели.

— Куда вы? — прокричал я ей вслед.

— По делам, — отрезала она и была такова.

Словно злая фурия, кошмарное виденье, право слово.

И лишь тогда я заметил, что она оставила записку — на подоконнике, на крышке банки с вареньем, уцелевшей в результате погрома. На бумажке вкривь и вкось было нацарапано:

«Сегодня переночую в гостиной. За своими вещами пришлю завтра».