Александр Минчин - Актриса

— Мальчик мой, солнышко, — актриса облегченно вздыхает, — разве можно так…

— Я не знал, что вы такая сильная. Вы спасли мне жизнь.

— Что вы хотели узнать или выяснить?

— Всё ли вам до лампочки или нет.

— Нет. Вы мне очень дороги, очень…

Она обнимает меня. Мое непослушное тело начинает дрожать.

— Вам нужно согреться, срочно.

— Вы знаете, что такое ралли по проходным дворам?

— Нет, а что это?

— Сейчас согреемся, — говорю я и сажусь за руль.

На бешеной скорости, сам не соображая, я врубаюсь и начинаю носиться по маленьким переулкам и сжатым проходным дворам, в сантиметре пролетая через узкие ворота дворов. Взад, вперед, волчком, юзом, спином и опять рывком вперед. Машина ревет от быстрого переключения скоростей, но, словно боясь и обезумев, подчиняется. Пока я не выношусь каким-то чудом из непонятных закоулков к Таиному дому.

— Вы мой замечательный мальчик, — говорит она и целует в «ушко».

Ни разу она не вскрикнула, не испугалась, не схватила меня за руку. Слышались только восклицания восторга. И это мне в ней нравилось.

— А теперь, мой гоночный мальчик, пойдемте наверх, и вы мне покажете то же самое — в доме. На такой же скорости…

Поддерживая друг друга, экипаж поднялся наверх.

Но скорость была не та…

Я был беспролазно пьян.

Утро. По голове, впечатление, что кто-то долго бил наковальней. Не молотом, молот слишком легок. Во рту омерзительный запах — помойки. Я крадусь в ванную, в поисках утраченного времени. В поисках прошлого…

Из кухни доносится какое-то урчание, ворчание, запахи, суета. Я спускаю воду и слышу:

— Алешенька, вы уже встали?

— Нет, я еще лежу. Это призрак бродит по Европе…

Она смеется.

— Как вы себя чувствуете?

— Смутно.

— Вы вчера были в ослепительном ударе.

— Сколько мы выпили?

— Три бутылки на троих. Хозяйка не в счет.

— Ну да!

— Вы мне вчера очень понравились!

— А где это вы так научились пить водку, Тая?

— Что вы, по сравнению с вами я просто теряюсь…

Она тонко, загадочно улыбается. И целует мое «ушко», как она его называет. А иногда требует: «Дайте ушко, дайте ушко, сейчас же!» Я слабый человек, я даю.

Звонит приглушенно телефон, она берет трубку и передает ее мне.

— Ну, как ты, голубь, вчера доехал?

— Не помню, — честно говорю я. — «Помню только, что стены с обоями».

— Ты перепутал, у нас накат, а не обои.

— Это из песни. Земля ему пухом. Гениально слова складывал.

— Мы тут покумекали с Катькой, и она вычислила, что твоя девушка — дочь известного актера и режиссера Буаша и сама актриса в «Театре Иронии». Так что ты вчера зря мне спагетти на уши вешал.

— Подожди, сейчас спрошу. Ты, похоже, что-то путаешь. Тая, вы дочь известного актера и сама актриса?

— Еще какая! — говорит она и громко смеется.

Я прощаюсь с детективным писателем и вешаю трубку.

Тая сажает меня за стол и смотрит.

— Тая, у меня такой нескромный к вам вопрос: а как мы вчера доехали?

— На машине.

— На чьей?

— На нашей.

— А кто нас привез?

— Алешенька, золотко мое, вы совсем не помните, как танцевали вчера на льду, на пруду, а потом устроили ралли в проходных дворах? Которое мне безумно понравилось. Я восхищалась вами.

— Но я вел себя пристойно?

— Еще как… к сожалению.

Она рассмеялась, увидя мое лицо.

— Что, совсем опозорился?

— Ну, такого с вами никогда не бывает…

— А что? Прямо скажем…

— Все было прекрасно, и вы вели себя, как джентльмен.

Запах душистого чая разглаживает мои ноздри. А что все-таки было вчера ночью?

Я смотрю на ее шею и вижу красное с темным переливом пятно. У нее соблазнительная шея.

— А это что такое?

— В народе, по-моему, называется «любимчиком».

Я невероятно смущаюсь.

— Господи, неужели я это сделал? Это же засос?!

Она загадочно улыбается.

— Жаль, что вы не делаете этого чаще…

— Как же вы пойдете в театр?

— Театр — это чепуха, — говорит она философски, — сегодня вечером мы приглашены на обед к мамуле.

— Вы хотите сказать, что будет сам великий…

— И он тоже — будет…

Я берусь за голову и собираюсь искать где-нибудь пепел.

— Тая, я прошу великого прошения.

Она подходит и обнимает меня.

— За что? Вы были вчера неподражаемы и доставили мне большое удовольствие. За которое я вам благодарна.

Я целую ее шею, осторожно касаясь отека. Это ж нужно…

— Какие у вас сегодня планы?

— В два часа большой футбол, потом баня — с пивом, а потом я в вашем распоряжении.

— Как это прекрасно звучит: в «моем распоряжении», — тянет она слова. — Скажите еще раз.

Я говорю. Она закрывает веками большие глаза.

— А до этого какие планы? — Она берется за мое полотенце, обвязанное вокруг бедер.

— До этого… — раздумываю я, — собираюсь смыть позор вчерашней ночи.

Она берется за верхнюю пуговичку лифчика.

— Ну, никакого позора не было… До завтрака или после?..

— Вместо!

— Ну, выпейте хотя бы чай! Вам нужны силы…

— Должен заслужить — в бою!..

Я едва успеваю попробовать чай. С полотенцем она разбирается сама. Большим, махровым… С ее телом разбираюсь — я.

До матча я успеваю заехать на кладбище. И так каждый день — с утра я заезжал к папе на кладбище. Но никакого знака, вести он мне не подал. Я должен был принести мои книжки на его могилу, изданные на земле, где он родился. Чтобы доказать, что из меня получилось что-то. Он всегда меня считал…

Я начинаю с защиты, Аввакум играет чистильщиком-дирижером и орет на всех страшно, кроме меня. Но и до моих костей доберется. Играем восемь на восемь. Кривоногий профессионал, который играл с Аввакумом когда-то в сборной, вминает меня резко в бортик, но мяч я не теряю. Аввакум говорит ему, что мы сюда «не убиваться» пришли и чтобы он соображал, что делает. Тому все до лампочки, и он опять рвется к нашим воротам.

К середине первой половины я становлюсь на ворота, но руками мяча не имею права касаться. Это «маленький футбол». Я «убиваюсь» в воротах, не пропуская ни одного мяча, и мы ведем 3:1. Защита, успокоившись, что на воротах «самоубийца», ушла в нападение, и единственный, кто помогает мне, оттянувшись назад, Аввакум. Он капитан и орет своим подопечным, чтобы они вернулись в защиту. Настоящий вратарь команды Елизар играет в нападении и после свалки забивает гол. 4:1. Единственный, кого я боюсь, это кривоногого нападающего Филата из-за его абсолютно кривых ног. Он финтит ими так, что я совершенно не представляю, куда он пробьет мяч в следующую секунду и где его мячик перерезать. На этот раз Филат припечатывает меня корпусом к железной штанге, и я чувствую жжение через спортивный костюм Аввакума. Аввакум долго смотрит на него и сплевывает. Они когда-то играли в сборной Империи. Филат психует, что, будучи лучшим в те годы правым полузащитником, не может распечатать мои ворота, и старается распечатать меня. Вот он опять вырывается вперед рывком, я кричу Аввакуму «держать»; он перекатывается через бедро Аввакума и выходит своими кривыми ногами на меня. Я сажусь на шпагат прямо перед ним, казалось бы блокируя все, в какую-то долю секунды он успевает протолкнуть мяч, и, упав, перевернувшись, я вижу, как мяч вяло вкатывается в ворота. Филат нечаянно цепляет бутсой мое лежащее плечо. Я вскакиваю, но Аввакум успокаивает меня. Счет 4:2.