Александр Минчин - Актриса

Как-то раз она, мило топнув ножкой, сказала, что мы стали жить скучно, замкнуто, никуда не ходим, как раньше. Все изменилось, пропал мой пыл — а я только и мечтал доставлять ей счастье. Я пытался объяснить, что она устает, не хочет выходить ни в снег, ни в дождь (она не любила мокрое), то, что я ей предлагаю, ей не совсем нравится, предложи сама, она отмахивалась рукой: если б хотели — выходили.

По дому я по-прежнему старался делать все сам и не обременять ее ничем. Иногда, по своему желанию, а не по необходимости, она что-то делала, но я почему-то чувствовал себя обязанным, неловко и что должен реагировать как-то.

В это время я уже не справлялся. Ее я не мог просить помочь, несколько раз она давала мне понять, что занятия бытом не прельщают ее, и я не стал надоедать, чтобы не было лишнего повода для преткновения, решив все делать сам.

Я заметил, что ей все чаще хотелось теперь к родителям. Ей там нравилось, она отдыхала, о ней все заботились, всё подавали, опекали, не нужно было чувствовать себя не так, не выполняя что-то.

Она расслаблялась там и отдыхала. Здесь — была взрослая жизнь, она чувствовала, что что-то должна делать, выполнять какие-то обязанности. Что кто-то хотел ее заботы, эта мысль, по-моему, ей не приходила.

А я и не говорил, я стал замыкаться, раздражаться, что мы живем не равной жизнью, Я по-прежнему все тащил в дом, старался, но делиться мне было не с кем. Пару раз, возвращаясь от родителей, она делала большие покупки на неделю, меня это так трогало, я ей внутри был очень благодарен, не за то, что купила, а за внимание. За то, что подумала. Но видно было, что для нее это событие по настроению (а может, я не прав). Она так и не стала хозяйкой дома, женщиной очага. Ей это было просто, наверно, не очень интересно, она хотела получать удовольствие от наших отношений. А быт, повседневная жизнь засасывает. Во мне накапливалось все больше: она ездила разряжаться к родителям, у нее была отдушина, а она была одна у меня в мире и весь мир для меня.

Я всегда вспоминал, как, если она возвращалась сама с работы, для нее было важно наше первое объятие, поцелуй, как она замирала у меня на плече и я тихонько душил ее в объятиях. Какое это было счастье. Часто я наблюдал ее спящей или снимал, я хотел запечатлеть все черты и выражения ее прекрасного, такого любимого мною лица.

Иногда были нормальные дни и вечера (ночей уже не было — рано вставать на работу), и казалось, что все течет по-прежнему. Ведь она когда-то оживила меня от этого серого скучного прозябания, вдохнула в меня жизнь — и я был благодарен ей за это.

Теперь я увязал, я еще не понимал в чем и не знал, как вырваться.

Иногда по утрам дико хотелось спать, мне нужно было вставать на два часа позже, встав с ней, я уже не ложился. И я просил ее взять такси, чтобы хоть чуть-чуть выспаться. Я почему-то был очень переутомлен и изнурен. А невыспавшемуся мне не хватало энергии и просто сил. Здесь следует остановиться на моей работе. Она не была в удовольствие, а просто необходимая часть существования. С каждым месяцем она становилась более непереносимой. Большого дохода она не приносила, хотя на второй год должна была. Условия были неприятные, я находился под постоянным давлением и постепенно начинал срываться . У меня ни в ком не было поддержки (за исключением одного человека, но и он меня не удержал), — возможно, я и не искал ее.

Она не стала моей опорой — я так надеялся и так хотел. Правда, я все пытался решить сам. Я хотел оградить ее от неприятностей, огорчений, неурядиц (зачем же было расстраивать и ее?), я так берег ее хрупкую душу и чистый взгляд. Я так заботился о ней, но сил не хватало. У нас должна была быть свадьба, я так хотел дотянуть до нее. Я так свято верил, что станет легче, мы сольем наши силы и ресурсы и будем опорой друг для друга. Любящая семья — это такая редкость.

Как мне не хочется вникать в эти материальные материи. Как я долго пытался закрывать на них глаза. Деньги — шестое чувство, без которого человек не может пользоваться остальными пятью. В полной мере. Их не хватало. Квартира стоила дорого и многое забирала. Но я хотел, чтобы жили нормально и ни в чем не отказывали. Я не хотел, чтобы она была чего-то лишена. Почему она должна была начинать с лишений? Все, что я зарабатывал, утекало в повседневность, и до поры до времени меня это не волновало. Я был рад, что все тратится на нас. Я старался не давать ей тратить, так как считал, что это мужская обязанность. К тому же она платила за пустую квартиру. Которую она вдруг стала предлагать сдать, как я это предлагал пять месяцев назад, но что-то меня останавливало, я хотел это сделать после свадьбы, оставалось не больше месяца.

Как я хотел сделать для нее эту свадьбу самой лучшей, самой запоминающейся. Такое должно быть раз в жизни и остаться навсегда. (Вторая свадьба уже не то.) Родители ее не могли принять участие и никак отнеслись к этой идее, сказав: делайте, как вам хочется. И я пообещал ей сделать — прекрасно. И если она сначала останавливала меня от этого, хотела сделать скромно, потом сама прониклась мечтой и ждала этого часа. Был назначен день и даже место. Накануне вечером, когда мы обсуждали окончательный вариант, а завтра нужно было дать ответ в то место, она вдруг дрогнула и с полусмущением сказала: «Я боюсь, я, наверно, еще не готова. Давай перенесем». В этот момент во мне, наверно, что-то дернулось и сорвалось. И я сдался. Только тогда я на это не прореагировал. Как мне было ни тяжело, я согласился, только как лучше было ей. Я не хотел, чтобы она нервничала из-за гостей, процедуры, приготовлений, обряда. Я сказал — когда будешь готова. Мне было больно, но я был рад, что она честна.

И в этот момент или на следующий день я стал считать, вычислять, и получалось, что мне никак не по силам одному большая свадьба. Что нашу жизнь мы начнем с долгов и отказа во всем, даже на свадебное путешествие не хватит.

Что я пережил в тот момент, мне трудно передать, я так хотел сделать для нее — прекрасно.

Оказалось, что все деньги утекли в повседневность, ничего не собралось. Я погрузился в мрачные думы. Какой найти выход? Ей я, как всегда, ничего не рассказывал, думая, что должен выкарабкаться сам. Не дай Бог, не раня ее и не огорчая. Я старался щадить ее душу.

Может быть, это была ошибка. Но как я ей мог это сказать, что я бессилен, что наобещал, а выполнить не могу, что оказался слабым, а не сильным, что не хватило хребта. Она так уже хотела этой свадьбы, хоть раз побыть принцессой. А для меня она была Богиня.

Я скорей убил бы себя, чем признался.

Я ткнулся туда-сюда, но все жили своей жизнью. Помощи не было. А я уже чувствовал, что летел. Я стал меньше обращать на нее внимания, замыкаться в своих мыслях, ища решения и не находя. Я не мог ни о чем другом думать, стал нервным, вспыльчивым, нетерпимым.