Наталья Смирнова - Москва Нуар. Город исковерканных утопий

Из фонтана торопливо хлебала черная косматая псина, по колено в воде бродили малые дети. Девки напротив наконец встали и пошли мимо меня налево, к мосту, независимо щелкая каблуками. Я подумал, что будь мы тут, как встарь, с Митькой, волнующее знакомство состоялось бы с семидесяти-восьмидесятипроцентной вероятностью…

Не могу сказать, что я так уж завидовал его феноменальной контактности — обычай затевать где попало с кем попало разговоры о чем попало часто утомлял — но она меня иногда завораживала своей универсальностью и необъяснимостью. Я так и не разгадал природу живейшего интереса, который Митяй вызывал в людях всех полов, возрастов, социальных категорий и IQ. В нем не было Глебова, скажем, ума, вроде бы не было какого-нибудь особенного обаяния, ни смазливости, ни брутальности, на которые ведутся мочалки — наоборот, Митькины облик и манеры отличала легкая, часто чуть нарочитая дураковатость, дурашливость… Человек невеликой образованности и чувства юмора, он сознательно или интуитивно разыгрывал анфан террибля — и в беспроигрышном этом амплуа пользовался снисходительным, но несомненным успехом, даже когда вел себя как полный дебил. Над ним все покровительственно трунили — при этом искали его общества, беспрерывно ему названивали (часто без повода), собирались вокруг него обширными, замечательно пестрыми компаниями. Он действовал на общество как красивая баба или халявная выпивка — присутствующие принимались галдеть, ржать и хорохориться. Пацаны набивались к Митяю в собутыльники, девицы в любовницы. Для поиска партнеров по бизнесу или по койке ему отродясь не требовалось шевелить пальцем — несмотря на то, что избалованный Митяй сплошь и рядом кидал и тех, и других…

Я в этом смысле ничем не отличался от прочих его знакомцев: охотно с ним квасил, готовно снижая планку интеллекта и юмора, легко прощал мелкое и даже не очень мелкое кидалово и вообще относился к Митьке покровительственно — даже когда наши социальные и материальные статусы предполагали прямо противоположное…

Я вспомнил наши с ним неожиданные ностальгические посиделки на прошлой неделе. Что-то очень странное и при этом очень неслучайное было в буквальном повторении когдатошней классической мизансцены: двое с бутылкой на травяном склоне напротив площади Европы. Точно над вокзалом — золотая прореха в сизых облаках. Туманные косые лучи веером падают из нее на строящиеся зеркальные высотки Москва-Сити, помаргивающие сигнальными огоньками, на задравшие стрелы насекомо-тонкие краны (их еще не было, когда мы сидели тут регулярно). Снизу, с Ростовской набережной поднимается ровный гул с вкраплениями гудков и взревываний. Реклама «Старого мельника» размером с небольшой дом висит над сквером, где все для меня закончилось…

Мы сидели и пили — как раньше: оба прекрасно понимая, что как раньше никогда уже не будет; и теперь до меня вдруг дошло, что Митяй эту фальшивую демонстрацию единства затеял ради доказательства самому себе изначального и принципиального неравенства. Потому что из двух человек, ничем так уж не отличающихся и ни в чем особо друг друга не превосходящих, к одному все идут сами и дают ему всё даром — а другого не видят в упор и не дают даже заработанного. И ни первый, ни второй в этом не виноваты. И вообще никто не виноват. Никто и ничто — ведь даже никакого закона нет, согласно которому все так происходит.

Оно все так — не из-за чего. Нипочему. Просто так. Просто — так.

Я поднял голову и вдруг напоролся на прямой цепкий взгляд. Довольно неприятный. Принадлежал он рослому подоплывшему мужику лет пятидесяти с широкой, грубовато-выразительной ряхой харизматического антигероя. Мужик шел в мою сторону — только что неуверенно, но с каждым шагом все быстрей и целеустремленней, и я тоже сразу понял, кто это. Я уже собирался было встать, как вдруг мужик резко остановился, быстро сунул руку за пазуху и, продолжая исподлобья смотреть на меня, приложил к уху мобилу.

Звонил Костя из ЗИЦа, помогавший тут, в Москве, Феликсу с инфой.

— Слушаю, — отрывисто вполголоса сказал Феликс, не спуская глаз с этого Коренева.

— Ты Дмитрием Лисиным интересовался… — озабоченно протянул Костя.

— Ну?

— Ты с ним встретился?

— Да. Вчера.

— Ну повезло, значит, — странно хмыкнул Костя. — Успел…

— А что?

— А вот я сегодня с утра случайно на его имя напоролся. Тебя сразу вспомнил… Из Восточного округа отчет по взрыву на Сиреневом бульваре пришел…

— Какому взрыву?

— Не слышал? На Сиреневом, два. Предположительно бытовой газ вчера вечером рванул. Несколько квартир разнесло, чуть вся секция подъезда не рухнула. Трое погибли. Один из них — Лисин. Он в квартире как раз над взорвавшейся жил…

— Бытовой газ, значит, — медленно повторил Феликс, глядя на Коренева, безмятежно сидящего на месте.

— Предположительно. Экспертного заключения еще нет.

— Это не газ, Костя. То есть, может, и газ — но не несчастный случай. Это убийство.

— С чего ты взял?

— Знаю, — отрезал Феликс и отключился.

Он пошел к ублюдку, спокойно вставшему ему навстречу и, кажется, собиравшемуся протянуть руку — но выражение Феликсова лица его, видимо, остановило.

— Павел? — уточнил Феликс, поразившись блеклости собственного голоса.

Ублюдок кивнул, утвердив в свою очередь:

— Феликс…

Невзрачный бледный парень, парадоксальным образом выглядящий одновременно и младше, и старше своих тридцати с хвостиком. Абсолютно заурядная, чем-то неуловимо-непривлекательная внешность. При этом некая не пойманная Феликсом деталь — наверное, даже не в облике, а в выражении глаз — заставила его вспомнить слова покойного Лисина: «Странный он стал… пьет, что ли… или торчит…»

Они стояли и смотрели друг на друга: Коренев — спокойно-выжидательно. До Феликса вдруг дошло, что он не знает, что сказать визави. Или что делать… И вообще — зачем ему понадобилась эта встреча… С тех пор, как Феликс понял, что вычислил выродка, разум его поступками руководил лишь отчасти — данный, например, был продиктован исключительно эмоциями: Феликсу нестерпимо хотелось увидеть тварь, оказаться с ней рядом, рассмотреть… а еще — дать ей понять, что ему все известно, что у этого выблядка теперь нет ни выбора, ни шансов… чтобы боялся, падаль, чтобы ему было страшно до тех пор, пока не станет больно…

— Моя фамилия Шахлинский, — произнес наконец Феликс все тем же перехваченным голосом.

— А-а… — чуть кивнул сам себе Коренев. Что-то мелькнуло в его глазах — но нет, не страх…

— Я родной Янин дядя, — добавил Феликс.

— Примите соболезнования, — после короткой паузы сказал Коренев, и Феликс почувствовал, что готов урыть его прямо здесь, у всех на глазах. Он понял, почему гад назначил ему встречу именно тут, в месте, где полно народу. Значит, все-таки боится…