Иван Клима - Час тишины

— Ну, с богом! — предложил он ему. Но учитель не пил, не подобает, чтобы учитель вдруг пил.

— Теперь мы готовимся поставить заслоны, — продолжал рассказывать учитель, — не взялись бы вы нам помочь, пан Врабел? Нам нужно сделать желоб. Он вытащил из кармана кусок бумаги и нарисовал, что нужно сделать.

Врабел надел очки в толстой оправе и просмотрел чертеж.

— Это полная чепуха! — воскликнул он. — Не сердитесь, мы с вами как-никак соседи.

Но учитель обиделся.

— Вы всю свою жизнь стоите на том, что больно умны. Вам дождь комнату поливает, а вы славите господа бога.

— Это чепуха! — упрямо повторял Врабел. — Чепуха, ничего другого не скажешь. Выпейте лучше!

От соседнего стола отозвался Смоляк.

— С нашими крестьянами пива не сваришь, пан учитель. Нечего и начинать. Сначала их надо разбудить политически… а потом уже можно что-нибудь делать.

— Если уж их это не разбудит, тогда и ждать нечего, — отрезал серьезно учитель.

Он оглядел помещение. Вокруг в холщовых штанах сидели, развалившись, крестьяне. Сидел старый Брудняк, который запретил сыну разговаривать в школе и пил воду только из реки, сидел Пушкар — это он лечил кровоточащие раны конским навозом. А когда учитель попросил навоза на свои грядки — отказал. Все равно, говорит, что собаке под хвост.

«Пробудить политически, — думал учитель с горечью. — Видать, ты хочешь большего, чем я».

— Так, значит, не сделаете? — спросил он Врабела.

Врабел молчал. Он умел ругаться, но не умел отказывать в просьбе.

— Такая чепуха, — обратился он к Павлу, — и как только ты его не отговоришь! Ведь ты-то в этом разбираешься!

Он взял чертеж, сложил его несколько раз и сунул в карман.

— Ну ладно, потом разрежем этот желоб поросятам на корыто.

— Благодарю вас. — Учитель встал. — Я никогда это не забуду.

Приближающаяся гроза наполняла его душу тоской. Он вышел.

Вдали мерцали тихие огоньки, и темный веер туч раскрывался в невиданной вышине. Он заспешил к своим грядкам и вскоре услышал, как кто-то идет за ним следом. Это были шаги того единственного человека, который поверил ему. Учитель обогнул замок и только тогда увидел свои посевы: табачные листья беспокойно дрожали, кукурузные стебли мирно раскачивались в порывах ветра, а мак как-то сразу погас во тьме. Он присел на камень; всей душой он привязался к этим грядкам и теперь страстно мечтал о том, как через год или два, когда вернет силу земле, он соберет с них такой урожай, какой собирают люди внизу, на границе. И все тогда удивятся и поймут, что всю эту равнину можно превратить в цветущий сад.

— Ты еще увидишь, что мы сделаем, — сказал он, — какие дома в одно прекрасное время построят здесь люди!

В узких канавках поблескивает вода. Сколько здесь положено труда! В кошелках они носили лесной мох, перепревшие листья, мешали тоненький слой чернозема с каменистой, растрескавшейся землей пастбища! Сколько дней они создавали эту узенькую полоску плотин, — защиту от не существующей пока воды, а в канавки вместе с детьми таскали в деревянных бадьях воду… Он смотрел на приближающиеся тучи и торопливо, чтоб прогнать тоску, говорил:

— Не в домах, конечно, дело… У тебя может быть высокий дом, дюжина комнат, хрустальные люстры — и все-таки не будет у тебя счастья. Хочется человеческую душу затронуть.

Первая молния обрела голос, и ветер донес его до них.

— Самое плохое — это покой. — Ему приходилось теперь почти кричать, чтобы перекрыть шум ветра. — Податливость, смирение… Человек, который хочет что-то сделать, мечтает о свободе, потому что только свобода дает ему эту возможность. Как только начнет он любить, так сразу восстанет против всех этих церквей… Начнет восставать против всего, что досталось ему в наследство… ему захочется чего-то лучшего, более совершенного — и только это делает из него человека.

Его все больше охватывала тоска. Наверно, он действительно вел себя, как упрямый ребенок, как безумец. Он говорил стремительно и взволнованно, чтобы подавить свой собственный страх.

Павел Молнар внимал каждому его слову, но не все понимал. И все же минутами ему казалось, что учитель постиг жизнь лучше, чем все остальные, кого он до сих пор знал, что, вероятно, нашел даже и путь из этой западни, этого капкана, которого он когда-то боялся. Павел был несказанно рад, что может слушать учителя.

— Поэтому-то и хочу им показать, — объяснил учитель. — Когда они увидят, что можем мы, они поймут, что то же самое могут и они, что смогут жить совсем по-другому. А потом в них пробудится мечта подняться из нищеты, и она изменит и их, и все вокруг.

Тучи громоздились над землей, темнота наполнилась разрядами, в сверкании молний цепенели деревья, бесконечный простор стал серый. И тут шумно повалили столбы вод.

Он вдруг вспомнил, что так же когда-то приближалась лавина. Это было еще дома, в горах. Он стоял тогда на косогоре, услышал едва различимый шум. Сперва он не понял, откуда исходит шум, а шум все нарастал, пока не превратился в громовые раскаты. И он увидел тогда огромную движущуюся массу — она катилась перед его глазами по долине — видение сна, видение войны, — трескались стволы деревьев, деревья падали под напором стихии.

В одно мгновение все исчезло, провалилось в преисподнюю. И только весной нашли остатки этой массы — она громоздилась в ущелье, и вверх от нее тянулась светлая бритая полоска.

— Скорей, — крикнул он, опомнившись, и побежал вдоль грядок, рукой выбрасывая глину, которая быстро забивала канавки. Вскоре он понял тщетность своих действий и только поднял воротник промокшего насквозь пальто.

— Что же делать? — спрашивал он. — Что же будет?

Когда они уже были в сухом месте — под сводчатой аркой, — он еще раз повторил свой вопрос: что же будет?

Но мальчик молча стоял, опустив голову. Все-таки они оказались слабыми, беспомощными и слабыми, — западня снова захлопнулась.

— Может, все обойдется, — тихо сказал учитель, — грозу пронесет?

Потом он утомленно закрыл глаза и почувствовал бесконечную тоску. Он потерпел поражение в бою… Но быть побежденным только из-за собственной глупости… Кому он этим принес пользу?

В городе Йожка Баняс зашел по обыкновению в трактир выпить кружку пива. Выпил он три кружки. У него появилось и хорошее настроение и желание побаловаться. Тут-то он и увидел в задымленной кухне Янку Юрцову. Он окликнул ее.

Руки у девушки были мокрые по самые локти, фартук залит, и смотрела она куда-то поверх его плеча.

— Ты теперь здесь?

— Да, — сказала она, — временно. Мне обещали место в суде, в канцелярии. Я уже и заявление написала.

Он сходил к шефу, дал ему три сотни и таким образом купил ей свободу до завтрашнего дня. Он мог себе это позволить, ибо вез с пограничья целую машину этернита — выгодная сделка!