Иван Клима - Час тишины

Он охотно остался бы здесь и на святки и ушел бы только тогда, когда довел свою дорогу до последнего домика деревни, но за несколько дней до праздников лесник Попович принес ему записку с лесопилки, в которой руководитель строительства приглашал его на ужин в сочельник.

— Наверняка его жена настояла, видно, вы ей понравились, — шутил лесник. — Ничего нет удивительного, если сравнить вас с ее законным супругом.

Однако Мартину не хотелось в долину. «Ладно, — все же решил он, — съезжу в город, куплю чего-нибудь детям».

Он попросил коня у пьяного соседа. Конь был слепой на левый глаз еще со времени войны, но во всем остальном был добрый конь.

— Снегу-то, снегу сколько навалило, — расстраивался Василь Федор, — задержит нас, пожалуй. Хотелось бы, чтобы дорога была уже готова.

— Перестань, — одернула ei*o жена, — хоть на праздники дай покой людям.

— Вы ведь понимаете, — сказал Василь Федор, — это шоссе означает для нас выход в свет.

Инженер пообещал вернуться в течение трех дней, полуслепой конь лениво тронулся с места; они махали ему и смотрели вслед, пока он не исчез за первыми деревьями.

Дорога постепенно спускалась вниз; конь мерно шел по низкому снегу.

Мартин закрыл глаза и думал о том, что едет домой — там ждет его мать, большая рождественская елка, мерцают огни свечек, под елкой стоит конь-качалка… Конь мерно позвякивает колокольчиком, и сани тихо скрипят, дорога то поднимается вверх, то спускается вниз, вокруг стоит запах смолы. Из задумчивости его вдруг вырвал грохот выстрелов.

— Что такое? — спросил он вслух.

Но конь все шел, все тем же своим мерным шагом, не проявляя волнения, и это успокоило его, хотя конь, видно, не испугался потому, что был не только слеп на один глаз, но еще и глух.

Они выехали на шоссе, и конь сам остановился перед лесопилкой. Это был один-единственный дом в широком поле; вероятно, лошадка когда-нибудь возила сюда лес.

Он выпряг коня и отвел его в конюшню. Потом миновал длинный коридор и вошел в свою комнату. Прежде всего он затопил печь, затем принес воды, согрел ее в белом тазу и мылся прямо на печи — вода шипела, а он фыркал от удовольствия.

Он тщательно оделся и пошел через коридор в гости к руководителю строительства.

Дома была только хозяйка. Она сидела в кресле, поджав под себя ноги, и читала.

— Какой вы милый. — Она медленно встала и сделала несколько шагов навстречу. — Вы не сердитесь на мое приглашение? Я думала, что одному вам будет грустно в горах, среди этих людей. И мы решили с мужем собраться всем вместе — поговорим, мол, поколядуем.

— Очень мило с вашей стороны, что вы вспомнили обо мне, — поблагодарил он.

— Но произошла неприятность, — улыбнулась она, как бы сообщая нечто весьма приятное. — Мужу пришлось поехать к матери… Она прислала телеграмму. Я должна была поехать вместе с ним и только… У нас уже не было времени предупредить вас.

Она увидела его удивление и снова улыбнулась.

— Нет, это очень хорошо, что вы приехали, я здесь совсем одна и уж боялась. Здесь поговаривают, будто через границу перешли какие-то банды… Я очень боялась. Что вы так смотрите? Поужинаем вместе… Я уже все приготовила.

Она ушла в кухоньку, он бродил глазами по стенам: вышивки, фиолетовые цветы, коричневые цветы и литография на библейский сюжет, на полочке книги в холщовых переплетах — изделие провинциального переплетчика — «Бесы» и «Анна Каренина», на кухне жарится сало и тепло колышется на сонных волнах, Эрроусмит, «Португальские сонеты» и «Графиня Калиостро».

Она принесла тарелки с золотым ободком, водку налила в высокие рюмки, потом пошла переодеться, из кухни распространялись рождественские запахи. Прошлое рождество он провел в деревянном больничном бараке, доктор тогда сварил великолепный пунш, пригласил еще почтальона, его жену и двух медицинских сестер, пили, пели, были немного сентиментальны, а сестра Ванда жарила рыбу на примусе. То было первое послевоенное рождество, он немного боялся праздников, но, как ни странно, был совершенно счастлив: человек должен знать, что он ради чего-то живет, а тогда он был уверен, что нашел свой путь, нашел решение, как жить, как сопротивляться равнодушию, когда в мире возрастает снисходительность по отношению к преступлениям, а вместе с ней и беззащитность от преступников.

Она вошла в дверь с блюдами на деревянном подносе.

— Совершенно обыкновенное угощение. — На ней было вечернее платье с глубоким вырезом, в ушах поблескивали большие золотые круги, в черных волосах — золотая игла, губы намазаны толстым слоем помады — Кармен любительского спектакля.

— Удивляюсь, — сказал он, — что муж оставил вас здесь одну, такую красивую женщину.

Казалось, она ждала именно этих слов.

— Ему ничего больше не остается, ведь он давно уже мне не муж. Не может быть, чтоб вы этого не знали, — все это знают.

Он совершенно не стремился к тому, чтобы выслушивать ее излияния, и поэтому промолчал, но она все же продолжала:

— Он чужой мне человек. Мы просто договорились: я ему готовлю еду и стираю — вроде как бы компаньонка, чтоб он не чувствовал себя одиноким. А он за это меня кормит. Это для нас обоих чем-то и неудобно… Но поступаем мы так по соображениям удобства.

Она говорила очень спокойно и ела при этом — видно, подобный разговор волновал ее не больше, чем любой иной.

— Я собиралась было уже избавиться от него. Рассказала людям, что он гад. Во время войны до самой последней минуты прислуживал немцам… Но никто не позаботился, чтобы его арестовать. Нас просто-напросто послали сюда.

— Он и предавал?

— Откуда я знаю? — Она пожала плечами.

Им завладела стремительная волна отвращения.

— Разве вас это не интересовало?

— У меня нет с ним ничего общего, кроме имени.

Но заметив, что гость собирается как-то возражать, быстро добавила:

— Сегодня праздник-не будем портить себе настроение.

Конечно, решил он, ведь я же могу думать о чем-нибудь другом. По крайней мере сегодня. Столько месяцев я не был ни с одной женщиной. Он смотрел на нее и старался не думать, что скоро будет с ней спать.

— Не хотите немного попеть? — предложила она. — Я так давно не пела. Мой вообще не умеет петь. А вы любите музыку?

— Да.

— Я сходила с ума по Морису Шевалье. Скажите, у вас тоже было много идей, когда вы учились в школе? — Очевидно, это была ее излюбленная тема. Она не умела ее обойти, и разговор о прошлом требовался ей для того, чтоб оживить в себе прежние чувства. — Знаете, я хотела быть миссионеркой. Пальмы, джунгли, остров прокаженных, а в один прекрасный день привозят сына губернатора. Охотника и поэта.

Она прищурила глаза, и в ее голос вкралась новая интонация— какая-то театральность; сколько раз она уже это рассказывала, когда-то в этом была хоть какая-то прелесть мечты — она хотела любить больного сына губернатора, хотела посвятить ему свою жизнь, а потом вышла замуж за плешивого владельца строительной фирмы. У него росло брюхо, и каждое утро он читал «Словака»; умел громко смеяться, но никогда не умел развлекаться. Почему она вышла за него замуж? Она не могла бы на это ответить, не знала точно, зачем сделан был этот шаг — так пришлось, хорошая партия, мама радовалась, подружки завидовали; он купил ей сумку из крокодиловой кожи.