Светлана Чулкова - Стеклянный человек

…Осенью на милонгах в одном из московских клубов стала появляться диковинная пара. Ей — лет пятьдесят, ему — около шестидесяти. Она — нервозная, с нежным лицом дама в невообразимых разлетающихся туниках и неизменных шелковых шароварах цвета томной надкушенной фейхоа. В атласной декадентской шляпке а ля «одна из жен Хемингуэя», надетой поверх длинных, по пояс, каштановых волос. Он — в черных лакированных ботинках с тупыми белыми мысками, в подметающих пол штанах и какой-нибудь широкой рубашке, из-под которой проглядывала кипельно-белая футболка. На шее у мужчины всегда болтались белые наушники-капельки от плеера, словно подчеркивая факт наличия своей, особой музыки. Под постанывания аккордеона, альта, контрабаса, виолончели и фортепьяно, пара эта двигалась медленно, с трудом подлаживаясь друг к другу. Танец их скорее напоминал прощальную прогулку. Неправда, что у стареющих людей чувства слабее. Просто в такой любви — ничего не поделаешь — смерти больше, чем жизни. Странно, что этого так не хватает молодым.

…Катя с бабушкой Олей сидят на парковой скамейке перед разрушенным фонтаном. Серые воробушки опускаются на белые обшарпанные бортики и мелко подпрыгивают, но не могут усидеть на месте и снова улетают.

У Кати в каждой руке — по газовому платочку (только что купили в комиссионке): платочки переливаются на солнышке, как два квадратных крыла огромной диковинной стрекозы. Одно "крыло", розовое, достается бабушке, под ее серый плащ, а Кате — зеленое "крыло", под ее зеленое пальто из искусственной кожи.

Катя часто так гуляет с бабушкой. Однажды подошли они к низкому палисаднику — за ним уютная скамеечка среди кустов акации. «Бабуль, давай обойдем по дорожке. Ты ж не перелезешь», — говорит Катя. «Это я не перелезу?» возмущается бабушка, — «а ну поднимай мою ногу…»

Дома они часто заваливаются на бабушкину тахту и распевают любимые бабушкины песни: «Милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви наша лодка, плыви. Сердцу хочется ласковой песни и хорошей большой любви…»

Как-то Катя гуляла по Малой Грузинской и написала стихотворение про бабушку. Она объявила об этом прямо с порога, добавив: «Только ты ведь обидишься».

«Брось, давай читай», требует бабушка.

«Ладно», говорит Катя:

И виновато так смотрит на бабушку. А она: «Хорошее стихотворение, дочуш. И ничего страшного. Я совсем еще не собираюсь умирать».

Окно открыто, идет майский дождь. На подоконнике корявый кактус выстрелил роскошным красным цветком.

«Вон, даже кактус при банте», говорила бабушка, улыбаясь. — «Ой, как я дождь люблю. Сейчас бы скинула тапки и побежала на улицу по лужам прыгать. Так не поймут ведь».

«Не поймут, бабуль», соглашается Катя. — «Лучше я за тебя прыгать буду».

Льет дождь, а внизу по Большой Грузинской проходит большая компания грузин и распевает на четыре голоса гордую песню, пропахшую вином, фруктами, сочным мясом, капающим на пальцы соусом, овечьей шерстью… Так представляла Катя. И сказала об этом бабушке.

«Да, дочуш, да. Ты у меня прям поэт».

И Катя тогда прижималась к бабушке и целовала ее в ухо, а та смеялась и говорила: «Ой, не надо, щокотно».

Да, именно так: щокотно…

Катя живет с бабушкой. Когда в гостях тетя Римма, мамина сестра-двойняшка, Катя спит на надувном матрасе. Она надувает его до полного головокружения. Накрахмаленное белье пахнет отдушками прачечной: иногда в темноте Катя трогает уголок пододеяльника или подушки: там пришит номерок «88-222. 88-222» — будет повторять Катя через много лет, когда бабушки уже не станет. — «88-222» — это как заклинание, когда особенно паршиво. Но это будет потом, а пока Катя с бабушкой и тетей Риммой мирно засыпают, предварительно поболтав о тети Римминых мужчинах, Катиных мальчиках, а иногда даже и о бабушкиных, между прочим. Ведь бабушка помнит свою первую любовь.

«И вот… Его звали Арсений. Мы назначали друг другу свидание в овражке и долго сидели там на поваленном дереве, смотрели на луну, держались за руки и молчали… Вот это была любовь! А твой дедушка Федор… Он был красивый, как Георг Отц, и такой безобразник. Идем, например, зимой по улице, а он меня как толкнет плечом — и завалит в сугроб. Потом руку подает, вытаскивает. После меня белая такая вмятина остается. Федя называл это «лепить ангелов». Хоть и был коммунистом…»

Бабушка Оля — старый коммунист. Даже сейчас, будучи на пенсии, она волнуется, чтобы не дай бог опоздать с выплатой партийных взносов. В их доме есть красный уголок: каждый месяц туда приходит партийный казначей — собирает взносы с пенсионеров. Иногда казначей опаздывает, а старики стоят небольшой кучкой и ждут. Однажды зимой Катя ужасно разозлилась на казначея, потому что из-за него бабушка простояла на морозе часа полтора. Не дождавшись казначея, остальные старички и старушки ушли, а бабушка упорно стоит на ступеньках — в рыжем пальто с рыжим цигейковым воротником, поднятым до подбородка, в шапке-ушанке с опущенными ушами, в войлочных сапогах «прощай-молодость». Бабушка переминается с ноги на ногу, опираясь на палочку, а Катя все время выбегает на улицу и злится:

«Бабуль, иди домой, давай я за тебя постою».

Но бабушка делает большие глаза и говорит:

«Ты что, я не могу ни-ко-му передавать свой партийный билет».

Однажды Катя приходит вечером из института, а бабушка заявляет:

«Катька, я сошла с ума».

«Бабуль? Ты?» — Кате даже смешно это слышать. У бабушки ум — светлый и чистый, как алмаз.

«Да-да», — упорствует бабушка. — «Сошла с ума. Я тут сидела в кресле под торшером, вязала, а кресло подо мной как начало ходить туда-сюда, туда-сюда. Но если я и не схожу с ума, то, по крайней мере, это маразм точно».

Через минуту раздается телефонный звонок. Звонит бабушкина старая приятельница по работе тетя Маша Косая.

«Олечка, кажется я начинаю сходить с ума», — торжественно заявляет тетя Маша.

«Как, и ты тоже?» — бабушка даже обрадовалась такому совпадению.

«Да, да», горячим шепотом продолжает тетя Маша. Свое внезапное сумасшествие она хочет пока скрыть от близких, а прежде поделиться с подругой.

«А как ты сходишь с ума, как?» интересуется бабушка в порядке обмена опытом.

«Да как, как. Лежу я в ванной, моюсь, а ванная подо мной вдруг туда-сюда, туда-сюда. Но если я и не схожу с ума, то, по крайней мере, это маразм точно. Ладно, я перезвоню, а то внук пришел». И тетя Маша кладет трубку. Бабушка пересказывает разговор Кате. Катя подошла к креслу у торшера, посидела с минуту. Вроде нет, не ходит кресло. И тут снова раздается телефонный звонок, это опять тетя Маша.