Ирвин Уэлш - Судьба всегда в бегах

А потом уже Лайонси мне врезал.

– ДЕЕЕЕЙВ! ДЕЕЕЙВ! – от ее воплей щас окна вылетят, точно. НЕ УХОДИ, НЕ УХОДИ ОПЯТЬ, У НАС ЕЩЕ ВСЕ ПОЛУЧИТСЯ, ОЙ, ДЕЙВ… ОЙ, ДЕЕЕЙВ!

Она ржет, ровно племенной жеребец, и прет на меня снизу, и льнет всеми стенками дырки, и когда она затихает, я, весь изнутри омертвевший, вынимаю из нее все такой же твердый, как болт, пора делать ноги от чертовой Вши, потому что, если я не сделаю ноги, я за себя не отвечаю. Одеваюсь, а она лыбится как идиотка и вкручивает мне, что меня никто никогда не привяжет к подолу, и, говорит она, если в молодости я из-за этого ходил самым крутым, то теперь из-за этого же самого сделался бестолковым развесистым овощем, на котором только ленивый язык не оттянет.

– Лады, – говорю я ей, сматывая удочки к машине; одна незадача – нет настроения возиться с дурацким пацаном. Только не теперь, не теперь, когда чертова Вша все испохабила. Я забрасываю его к сестре; ему там будет лучше, с ее малышней поиграет, Правду сказать, я не большой любитель детей.

Возвращаюсь к себе и вытаскиваю «Плейбой» с этой шлюхой Опал Ронсон, девушкой месяца. Развороты я выдираю и прикрепляю магнитиками на холодильнике. Не то чтоб я постоянный покупатель порно, только если вижу, что какая-нибудь модель шире прочих разевает своего котеночка. Клево увидеть звезду во всех укромностях, будто она твоя подружка. Это срывает с них мифологический, ешь-то, флер, приближает их к твоим конкретным нуждам. В холодильнике припасена свежая дыня, и я уже вырезал в ней три дырки по длине и ширине моего стоячего, две с одного конца и одну с другого – это у Опал будут щелочку, попочка и ротик. Ротик я подвожу губной помадой. Остальные дырочки промазываю кремом «Понз» для рук, и мы стартуем… куда ты, ешь-то, желаешь, девочка: в глотку, или в жопку, или в кошечку… я впериваюсь в фото Опал на дверце холодильника, она выгнула спину и шепчет мне что-то неразборчивое, не пойму, в кошечку или в жопку, и из глубины ее темных зрачков всплывает этакое подмигивание, что Опал-де, может, и не та птичка, чтоб дать клиенту в первый же раз, я вспоминаю ее в «Любовных соблазнах»… ууух… зато потом в «Параноике», именно в «Параноике»; но затем я думаю: да все по барабану, вдруг девочка в жизни не сношалась с истинным асом, и кабы истинный ас… ааа, щас я тебя, радость, расщеплю надвое… аааа…

ХАААААХ!

Голова кружится и кружится, семя высаживается и высаживается в дыню. Пара несуществующих секунд в будуарчике Опал – и я готов. Да благословит тебя господь, девочка моя.

Я чуток кемарю на кушетке, а когда просыпаюсь, врубаю ящик, но глаза, ешь-то, не фокусируются. Раз десять выжимаю гантели, щупаю бицепсы. Резкость настроилась, но штормит еще вовсю, мускулы покачиваются, ровно бедра незанятых трансов в ночном клубе. Для восстановления сил мне нужен бифштекс. Вскоре я спускаюсь к «Безродному слепцу». Там ни души, я мотыляю в «Скорбящего Мориса». Все тут: Бэл, Ригси, Культяпый, Родж, Джон и так далее. Я принимаю пинту полусветлого горького, прошу повторить. Пойло удобоваримое, я только начинаю оттягиваться, как слышу гам в баре: – АААЙЙЙЙЙ!

Оборачиваюсь и вижу его. Этого убогого ублюдка, своего черепа. Полюбуйтесь: слез, ешь-то, с дерева и бузит. Убогий, ё: каким был, таким остался. За нами ж сейчас приглядывают как никогда, а он вот он, пожалста, явился. Бэл, Ригси и Культяпый, эти-то хмыри порадовались, когда я затрепыхался, еще б не порадовались.

– Добрдень, мальчик мой! Угстишь свого старичка, а? А-а? – говорит. Набрался уже как свинья, тварь.

– Я тут собирался с ребятами поболтать, – объясняю ему. Он вылупляется, словно я жопа какая-нибудь. Затем подбоченивается: – Ах, поблтать, я че, должен…

– Вы ниче не должны, мистер Т. Сию секундочку, – говорит Бэд и наваливается на стойку. Приносит «черепу» двойной скоч и пинту пива.

– Вот это мужик, – кивает тот на Бэла. – Молодой Барри, как его… Барри Лич, вот это мужик! – Улыбается, уважительно чокается с Бэлом. Затем вдруг вылупляется на меня:

– ЭЙ, шо у тэя с лицом!

Я уже только жду, что еще этот старый крендель выкинет.

– Шоутэяаааа…

Долбаная, налитая пивом шотландская харя, кретинский, сиплый шотландский акцент; не отделаешься от них ни на минуту. Хоть бы он, на самом деле, умолк навеки.

– Отвянь! – грохаю я. Потому что «череп» одной рукой обнял за плечи меня, а другой – Бэла и Ригси. Я, по идее, обязан «черепу» внимать, ровно Иисусу какому-нибудь…

– От он, мой малыш. Жопа он сраная! ЖОПА ОН СРРРРАНАЯ! Но все еще мой малыш, – говорит он. И потом говорит: – Эй, малыш, деньжат-то подкинь? Я скоро получу саи-идную смум… сумму, сын. Гаарили, тут заваруха намчается, и я огродами, огродами, дескать, попомнят мои зслуги и должным обрзом… пнмаешь, о чем я, Дэвид… а, сынуля?

Я вынимаю из кармана пачку десяток. Все что угодно, все что угодно, только б отделаться от хренова старого попрошайки.

– Ты, сынок, хороший. Хар-роший наследник Простинтов! – Озирается, закатывает рукав. – Моя кровь, – сообщает он Ригси, – кровь Простинтов.

– Бьюсь об заклад, она стопроцентная, мистер Т., – говорят Ригси, и Бэл, и Культяпый, и Родж, и Джонни, и прочие, у них всех есть повод оторваться, и у меня тоже, однако мне не по нутру, как смеется Ригси. Хмырь или не хмырь, речь тут о моем старике. Хоть минимум уважения ты должен же проявить?

– Такие дела, сын. Сто процентов Простинта! – говорит старый шут. Затем он, к счастью, оглядывается и видит другую такую же лысину, уткнувшуюся в стойку. – Пкдаю вас с лбовью, рбта. Там, на дргой строне, спрсите у мого лчшего дрга… что ж, не зрвайтсь, мальчики. Не куште дрг дрга! Ндеюсь, ваши дети прспеют в жзни. Вмнадо рзвить храктер для ба-альшой гры… для контор повсейблястрне… тих-ха! «Ребята Билли»… мы б показали вам, где раки зимуют… во де сиэли пнаст… тыящему крутые парни… я гврю о «Ребятах Билли» нз Бриктинга, о настъящих «Ребятах», а о ком же я тут гврю! Зпомните, друзья, вам сперва надо развить характер! Вам надо развить характер для большой игры!

– Это ведь тоже игра, мистер Т., – говорит Бэл.

Старый крендель вскакивает и приникает к такому же, как он, старому кренделю, чтоб поговорить.

– ХАРАКТЕР ДЛЯ БОЛЬШОЙ ИГРЫ! – вертится он и орет на все помещение.

Меня он уже совсем затрахал. Есть только одно место, куда можно завалиться в таком состоянии. Цепляюсь к Бэлу:

– Я бы прошвырнулся вдоль набережной, слышь. На автобусе до Лондонского моста, оттуда пехом по Тули-стрит, вдоль Джамайка-роуд, а потом домой на метро от Розерхита. Нас всего шестеро наберется.

Бэл улыбается:

– Я не прочь. Отделаться бы от остальных ублюдков.

Ригси пожимает плечами, пожимают плечами Культяпый и прочие. Они-то присоединятся, но без особого энтузиазма. А я – с особым. Наклоняю кружку, расслабляю пищевод, разом заглатываю пиво и рыгаю на всю катушку. Пора отчаливать.