Наталья Арбузова - Поскрёбыши

Стасик своих всем известных корешей не сдал. Стоял на том, что де смотрел, как чужие парни работают. Его завалил свой же отец. Заорал, ненормальный, что это его отвертки. Лидия Васильевна прокомментировала - всегда был советский придурок, а теперь стал просто придурок. И жена с ним - одна сатана. Стасик загремел на год в колонию. За упрямство ему пришили соучастие во взломе. Чего там взламывать, всё настежь. Если бы схватили Максима, он бы Стасика тоже не впутывал. В Реутове строго. Неписаный закон крепче писаного. Ходят пока что вдвоем, Женька глядит Максиму в рот - он на год моложе. Придет Стасик - будет старшим. За битого двух небитых дают.

В одно холодное воскресное утро Максим, по своему обыкновению, высовывает в форточку уже довольно длинную шею. У соседнего Стасикова подъезда останавливается зеленый козел. Из козла выходит женщина в милицейской форме с таким лицом, что лучше не связываться. Выводит обритого Стасика в телогрейке. Ведет в подъезд к родителям. Стасик друга отлично видит, но знака не подает - конспирация. Максим торчит в форточке около часа. Дождался, увидал, как Стасика впихнули обратно в машину и увезли. Зачем привозили - непонятно. Родителей Стасиковых спрашивать без пользы. Правды не услышишь, хоть режь на куски. Вышколены в реутовской оборонке. Ладно. Через неделю Максим возвращается домой в полночь из чужого подъезда, где сейчас ребята поют под гитару. Собираются там, где их пока терпят. Прогонят – пойдут искать другого пристанища, до поры до времени. На Максимовой лестнице темно, хоть глаз коли. Надо б лампочку повесить - денег всё не соберем. Максим чуть не споткнулся о лежащих. Чиркнул зажигалкой - это Стасик с двумя такими же обритыми новыми дружками. Ушли в самоволку, а что тому предшествовало – не договаривают. К Стасику домой их не пустили. Пошли к Максиму в подъезд. Стасик посвистел условным свистом. Нет дома. Легли даже не на площадке, а поперек ступенек. Уже ко всему привычные рёбра сквозь телогрейку не чувствуют. Ногами не бьют - и то хорошо. Лидия Васильевна вынесла им поесть, зазывала к себе - нет, остались под Максимовой дверью. Вот пришел, сидит с ними до утра. Материно окно не светилось, когда он шел. Значит, сегодня до полуночи с делами управилась. Спит без задних ног, сестренка и подавно.

С утра пораньше к Стасикову подъезду подкатывает уже большая машина с решетками, в ней трое ментов. Пошли сперва в тот подъезд, потом прямиком сюда. Стасик велел Максиму уйти в квартиру. Это раньше Максим мог Стасика на стрёме ставить. Теперь командует Стасик. Небось знает, что почем. Максим в глазок не разглядел, как их брали. Услыхал только три хорошие затрещины. Мотор затарахтел, звук удалился. Максим пошел сдаваться матери. Не пришлось, ее ранний петух-будильник еще не звонил. Максим успел раздеться и лечь. Вот кабы у Стасика всё обошлось. Но тот по окончании срока не вернулся. Не пришел и годом позже. Никогда не пришел.

Время отлетело еще дальше к суровым северным краям. Палящее июльское солнце глядит на пятнадцатилетнего Максима. Он с артелью молдаван кроет крышу на 33-ем километре. Уж бабушки нет в живых, реутовская их квартира сдана, живут здесь, и мать тут работает. Максим уже ронял с крыши кувалду, задел рант сапога своего старшого. Был здорово бит товарищами для профилактики несчастных случаев. У Максима водятся деньги. Он лихорадочно спешит их сам потратить, предусмотрительно сосватав матери работящего молдаванина. Женька приезжает каждое воскресенье, смотрит снизу на занятого друга, который из форсу даже головы не покрывает. Максим слезает вниз лишь с наступлением сумерек. Провожает гостя на станцию. На Женькино пожеланье не свалиться с крыши отвечает с видимым удовольствием: «Саперы ошибаются один раз». Вся предстоящая взрослая жизнь с поселковой крыши и с высоты его долговязой юности видится ему безоблачной.

Посвящается Марине Ершовой

Остановка называется – магазин «Одежда», а его тут давно нет. Увидев на клетке слона надпись «буйвол», не верь глазам своим. В стекляшке теперь бюро психологической помощи. Разным неустойчивым личностям, докучающим обществу в трудные времена традиционными и нетрадиционными способами. Вплоть до самосожжения на площадях. Сюда, подобно параллельным стрелкам двух компасов, указывают задранные вверх острые носы туфель спешащей Маринки. Сняты не то с маленького Мука, не то с шамаханской царицы. Вокруг ног хлопают полы тонкосуконного белого пальто с блестящим ворсом. Весь рисунок наклоненной вперед летящей женской фигурки мне что-то напоминает. Деревянная русалка! На носу шхуны, бегущей по волнам. В глазах Маринки написано: милые психи! не скучно ли вам на темной дороге? я тороплюсь, я бегу!

Муж и трое сыновей еще поспят полчаса. Потом всем, кроме младшего, подъем. В домофон мурлыкнет женщина, приходящая хозяйничать в Маринкины психоприемные дни – два раза на неделе. Сегодня она еще отпустит Маринку людей посмотреть и себя показать. На людях Маринка торопливо, уже в пальто, прочтет камертонным голосом свои стихи и убежит к детям, потеряв на лестнице востроносую туфлю. Сейчас обе туфли на месте, и все Маринкины 49 кг пулей летят к магазину «Надежда».

Над шоссе громоздится раздутое ветром облако. Приехало очень и очень кстати. Поспело как раз вовремя. Подсвечено до бледного перламутрового сиянья. Три, два, один – пуск! Солнце, ходящее где-то рядом на коротком поводке, быстро озаряет этот вздыбленный парус розовым светом, и он уходит байдевиндом на юго-восток. Всё облачное воинство отчаливает за ним неведомо кого воевать. Впереди по курсу фабричная труба шустро сдвигается с места, издав нежданно-негаданно низкий зовущий гудок. И – своим ходом туда, где за зубцами домов румянится горизонт. Маринка непроизвольно делает два большущих шага своими волшебными туфлями в раструб поперечной улицы. Переплывает по воздуху на другой берег шоссе. Но алая полоса боязливо отодвигается, и выходит баш на баш. Снова Маринка перебирает легкими ногами. Рысью до последней поперечной улицы перед лесом и через нее. Там к угловому дому пришвартована стекляшка. Зябкая загородная весна отходит обратно к себе за город. На севере недальнем тают льды и понизу плывут, по полным рекам, по синим разливанным омутам край неба отражающей равнины. И бурною погодой верховой по ветром образованной стремнине летит рой туч – то образ каждой льдины разливом воздуха плывет в небытиё. Вскрывшийся небесный поток впадает в просинь яркого ультрамарина. Там чертят крылья ангелов и альбатросов неуловимым облачным пером. А здесь весенняя лихорадка насквозь пронизывает землю.

Стоп, выключите камеру. Ведь это в светлом апреле. На Маринке туфли, а не сапоги. Ах, какие удивительные ночи! Почему это она устремилась сюда с самого ранья? Психконтора еще долго будет закрыта. Торопится – ах, на цыганской, на райской, на ранней заре. Сплошное ах. Нет, холодок бежит за ворот. C’ est à l’ aube, с’ est à l’ aube. В суровый неровный час чьей-то чужой жизни. Подопечный псих ни свет ни заря позвонил Маринке на мобильник – тот был в ночном режиме. Всё равно Маринка услыхала и катапультировалась из кровати. Никому-у не спится весеннею порой, зарею зо-олоти-ится уж де-ень молодой. Нет. Еще и заря не текла, а она не спала. Теперь несется один псих поддержать другого такого же, который еще и не явился. Псих на психе сидит и психом погоняет. Маринка живет рядом, а ему ехать. Она отпирает дверь скопированным потихоньку ключом. Сигнализация орет дурным голосом. Плечи Маринки вздрагивают. Вошла, отключила. Садится в холодном помещении у телефона, подобрав обалденное белое пальто. Смотрит сквозь большое стекло на разминовавшиеся вдали электрички. Погудели друг дружке и разошлись, как в море корабли. Небось не придут Маринке жаловаться.