Наталья Арбузова - Поскрёбыши

Мир полон крючков без петель и петель без крючков. Псих вечно в поисках пары. Вся беда в том, что у психа подсевшая энергетика. Ему позарез, кровь из носу нужен энергодонор. Однако все перемены, в природе случающиеся, такого суть состояния, что сколько чего в одном месте прибавится, столько в другом убудет. Насколько одному в браке легче, настолько же другому тяжеле. Псих беспокойно озирается по сторонам – на кого бы себя повесить. Нетушки, все сами еле-еле выгребают против теченья. Одного пассажира в лодку, и на дно. Маринке достался в опеку контингент слабых – целая орава депрессивных особей обоего пола. Из них невозможно составить устойчивых объединений. Здесь кардинальный вопрос не кто виноват, а кто повезет. Ну разве чудом что склеится.

Небесный пейзаж сменился. Как, однако ж, весной всё переменчиво – думает Маринка, доверчиво разинув рот. Легчайшие конструкции лучей в глазах сложили Эйфелеву башню. В шуршанье кружевных воротничков из вымытых дождями облачков ей ангел облачный с стрекозьими крылами мелкокудрявый облачный букет в дрожащие от крыльев стекла тычет. Миг – и пропало. Маринка снова мается беспредметным сочувствием к страдающему человечеству. Я тут, на своем игровом поле, не допущу, чтоб у нее завязался альтруистический роман с психом. Не за что подкладывать ее мужу такую литературную свинью. Лучше сыграем в старую дворовую игру. Маринка будет прорываться, а я стоять, раскинув руки. Но уздой не удержать бег неукротимый. Маринка меня на двадцать лет моложе и пассионарна до крайности. Прорвет как пить даст уязвимую оборону, и тогда – гори, моя барышня. Сидит, вытянув щеки и отворив во всю ширину глаза. С невольным вздохом сожаленья начинаю ставить хитроумные препятствия этой лошадке – возьмет, не возьмет. Сломает шею, не сломает. Или тыкать палки в колеса ее двуколки при очередном заезде на рысистых испытаньях. Ну, поехали через пень-колоду.

К этому моменту повествованья преобладающий в московской розе ветров северо-западный основательно просифонил все слои атмосферы. Пыльная мусорная поземка скребется об асфальт. По шоссе со стороны города стремительно идет человек лет тридцати, голубоглазый, тяжелорукий. Полы серого плаща, обгоняя его, треплются впереди, вместе с длинными светлыми волосами. Тут яркий луч насквозь, на угол простреливает Маринкину стекляшку, освещая пустую комнату и ее, по неистребимой детской привычке прижавшуюся губами к стеклу. Незнакомец притормаживает свой марш–бросок к неведомой цели. Громко и с акцентом окликает большеглазую женщину-подростка: «Вас не заперла вчера на ключ уборщица?» - «Нет, - орет еще пуще Маринка, - я рано пришла». – «Зачем?» – вопит собеседник, не то эстонец, не то финн, а то и вовсе швед, гори он под Полтавой. У Маринки еще не готов уместный ответ, как он, этот ответ, предстает воочию. Псих, отменно дурен собой, подскакивает фертом с противоположной стороны к дверям психконторы. Пришелец с края света еще перебрасывает несколько взглядов, быстрых, как теннисные мячи, с Маринки на психа и обратно. Потом посылает им обоим широченной ладонью неопределенное, но энергичное приветствие. Разворачивается в марше и удаляется откуда пришел, то есть за кудыкины горы. Причем плащ теперь изрядно отстает от хозяина. А тот покидает кадр так стремительно, будто обут в семимильные сапоги. Маринка констатирует про себя непреложность закона перевернутого бутерброда и покорно идет отворять дверь психу.

Мой запас садизма уж никак не превышает того, каким располагает реальная жизнь. Маринка сорок пять минут выслушивает подробности разрыва неудалого клиента с женой, излагаемые столь скучно, что лишь профессиональная этика мешает взять сторону обидчицы. А как моя персонажиха бежала, зажав в кулаке спасительную соломинку! Теперь дает зануде советы и думает – кто бы добрый человек сказал, что мне делать. Маринка терпелива, как сестра милосердия, ко всему свету, за исключением собственного родного мужа. Как будто кто-то вообще виноват в том неизбежном привыкании, которое всё равно возьмет верх, засыпав пеплом склоны любого вулкана. Во втором по счету институте, который Маринка закончила, им всю башку продолбили – не приплетайте ваших проблем к проблемам клиента. Но так уж сегодня день начался. Сейчас идут мимо стекляшки не полки, а тучи, страшны и медленны, как полки. Умиротворив с утра пораньше единственного записавшегося к ней психа, Маринка заканчивает прием еще до прихода своих бесстрастных коллег. По дороге домой борется со странным ветром, отличающимся не столько скоростью, сколько упорной силой. Словно он подрядился выдуть Маринкину хрупкую душу из еще более хрупкого тела. Или унести то и другое на край света, с полного и совершеннейшего Маринкиного согласия.

Май миновал в такой же маяте. Июнь пришел, неугомонно юный. Зелено-однотонная земля травою гладит медленные тени легконагроможденных облаков. Они и тени их круглы, как спины фавнов, и прозревается сквозь день легкодыханный кругловершинный облачный олимп. Маринка сидит одна в психконторе далеко за полдень. Сняла легкие, тоже с загнутыми носами, летние туфли без задника. Спрятала под стол разбитые вечной беготней пятки. Шлепает ими по прохладному линолеуму. Одну старую тетку сегодня принять, и баста. За стеклом остановились подобные же туфли, только большие. Тень в чалме протянулась по кромке тротуара поперечной улицы, освещенной утомленным солнцем. Маринка поднимает глаза с тени на саму чалму. Царевич из тысячи и одной ночи балетным движением поворачивается к ней, прикладывает обе ладони ко лбу. Вынимает из поясной сумы какие-то дары и протягивает ей с гортанным звуком. Госпожа моя, прими. Тебе, госпожа. Тут подтягивается в кадр давно ожидаемая тетка на стоптанных низких каблуках. Смотрит себе под ноги и боле никуда. Стукается лбом о наследника полуденных царств. От этого удара чалма и сказочные туфли исчезают. Всего лишь молодой таджик, не обращая вниманья на Маринку, трясет перед теткиным носом пестрым платком. Коверкая русский язык, называет цену. Получив от потенциальной покупательницы достойный отпор, внезапно обретает свой прежний облик, туфли и чалму. Посылает Маринке со смуглого чела обеими руками благородные мысли. Затем поднимается над мостовой и плавно улетает на небольшой высоте к юго-востоку, в свои владенья. Тетка же, глядя в землю, пока что преодолевает порог.

В сущности, неплохая тетка. Чем-то похожа на самоё Маринку в старости. Взглядом, интонацией. Только лицо стало как лошадиная морда, и одежда болтается на опустившихся плечах. Еще рухнул свод стопы. Тяжко-важко в свiтi жити. В остальном – тот же подросток, только без подростковых проблем. Преимущество старости. А Маринке еще до-олго. Тетка правильно боится, как бы внуки не влипли в наркотики. Учит наизусть симптомы. Наивная тетка. Когда симптомы – уже поздно. Еще сетует, что ревность, свойственная человеческой природе, похерена как чувство несовременное. При ежедневных переменах, мелких перебежках – глазом не сморгнуть. Ты что, хочешь остаться вне тусовки со своими проблемами? Нет, нет… я ничего…я, слава КПСС, как все… (быстро крестится). Маринка захлебывается смехом. Сама она ревнует всех ко всем. Квартеронка, четверть армянской крови.