Ибрагим Аль-Куни - Бесы пустыни

Он обнаружил это случайно. Пришел Уха, подсел в кружок музыкантов и попросил его спеть ему песню, сказав:

— Я не был таким счастливцем, подари мне песню, дай послушать пение джиннов.

И не дожидаясь ответа, послал дервиша сказать, чтоб умолкли голосившие женщины. Все обратилось во слух, и Удад попросил поэтессу подыграть ему на амзаде. Открыл рот, чтобы начать свое подражание пению птицы, — и им внезапно овладела немота! Его прошиб пот, покрывало на нем взмокло. Щеки покраснели, он в смущении поклонился, чтобы удалиться. Дервиш последовал за ним и потребовал от него объявить всему собранию, что он схватил простуду и умоляет принять его извинения.

Ночью сидел он, объятый думой, на песчаном холмике-троне под опорным столбом шатра. Когда наступила полночь, и ему в ладони вложили руку его влюбленной гурии, он так и не оправился от позора.

Откуда ему было знать, что райская птица покидает возлюбленного, вручившего свои руку и сердце любой влюбленной сопернице?

Он не мог вынести больше трех дней. Выскользнул во тьму из палатки и сбежал прочь.

Вернулся в Тадрарт, забрался на вершины, объятый жаждой вернуть утраченный голос. Мать послала ему вослед пастухов, а он уходил все дальше в горный район Сахары и бродил среди нависавших над пропастями утесов Матхандоша.

Прощение он вымолил лишь спустя три недели.

Поведение же его «гурии» в Сахеле вызвало всеобщее удивление у людей. Репутация ее подверглась насмешкам завистниц, сторонники пришлого шейха братства издевались над ней. Один тщеславный бесстыжий парень из числа этих сподвижников направил ей сердечное послание с нарочным, передавая, что возьмет ее в жены, если она посетит имама и объявит о разводе.

Гурия, однако, оказалась терпелива и на нападки не отвечала. Подружкам на вечерней посиделке под следующей полной луной она поведала, что добилась желаемого. Она приняла от джинна наследника, которому перейдет его голос и прозрачный цвет его кожи. Она долго смеялась в кругу удивленных подруг, а потом так же радостно объявила:

— Горе женщине, не научившейся как обратить любовь к мужчине в любовь к ребенку. Если обрету я сына, никто мне больше не нужен.

Танад [75]изумленно взглянула не нее. Удивительно было, как это три короткие ночи в объятиях мужчины превратили легкомысленную девушку в такую мудрую женщину.

Гурия не сказала, что позаимствовала мудрость с уст своей бабушки.

Она не потребовала развода. Вместе со всей своей родней переселилась к пастбищам Массак-Меллет. А он не отправился к имаму, чтобы развестись с ней. Продолжал себе блуждать в каменных высях, внимая райской птице и наблюдая сверху из-под небес за жизнью равнин. Спустя месяцы добрались до него пастухи с доброй вестью: покинутая гурия принесла ему наследника, занявшего его место в ее сердце…

К нему вошел черный привратник, худой как стебель тростника, и доложил, что кочевники просят разрешения на стоянку. Он восседал на почетном месте под балдахином в праздничном голубом [77]одеянии. Бока его опоясывал кожаный пояс. С пояса свисал меч в ножнах, украшенных резьбой и треугольными символами Танит [78]. На запястье под двумя рубахами, белой и голубой, он закрепил полагающийся ему маленький острый нож, также в ножнах — из змеиной кожи. Вокруг него под балдахином, покоившемся на высоких столбах и изогнутых дугами по исламской традиции арках, сидели кольцом шейхи родов. Головы их увенчивали голубые чалмы, однако эти люди не были опоясаны никакими ремнями, их бока мечей были лишены. Некоторые из них обменивались жестами и все бросали взгляды украдкой из-под своих голубых масок, храня угрюмое молчание.

Султан [79]также на протяжении всего заседания хранил молчание. Водил своим тонким пальцем по затейливым линиям ковра, смиренно опустив голову. Всякий раз, как к нему приближался слуга с чаем, он молча отпивал глоток из стаканчика, стараясь не встретиться взглядом ни с одним из вельмож. Когда привратник объявил о прибытии переселенца, он поднялся на ноги, а следом за ним встали шейхи. Он двинулся впереди тех, чтобы встретить гостя, однако путешественник вошел в круг широкими шагами, словно все еще покрывал просторы Сахары. Это был породистый шейх, высокого роста, стройный, с мужественным лицом, в глазах его светилась решимость вечных кочевников, равно как и их неустрашимость. Скулы его рельефно выделялись под тонким покрывалом пепельного цвета. Кожа была опалена безжалостным солнцем. Талию его стягивал пояс из грубого полотна, а в правой руке он сжимал старинный посох из дерева лотоса. Султан приблизился к нему и надолго задержал его в своих объятиях. Затем сделал пару шагов назад, предоставив возможность для приветствий шейхам. Они горячо обнимали гостя. В глазах у некоторых стариков-шейхов выступили благородные слезы. Слезы преданности, коварного бега времени и воспоминаний о былом.

Султан уселся рядом с гостем. Все долго молчали. Очень долго. Явился слуга с чаем. Они молча делали глотки.

Гость разглядывал кожаный амулет, стягивавший чалму султана. Затем перешел к церемониалу расспросов. Они долго беседовали о невзгодах: засуха в Сахаре, исчезновение золота в копях джунглей.

— Золото иссякло, — жаловался султан. — Большой ущерб торговле. Прервался поток караванов с Севером. Склады наши пусты, и народ голодает.

Старый кочевник улучил возможность и вставил свое:

— Умирать свободными для людей не так страшно, как жить рабами.

Присутствующие обменялись быстрыми взглядами с султаном, словно предполагали вызов, но путешественник закончил с горечью:

— Рабами магов-огнепоклонников из племен бамбара [80].

Султан воспротивился, но мягко:

— От перемирия не уйдешь. Голод — что язычник.

Старик повернулся к нему и жестко произнес:

— Ты забыл о нашем древнем заклятьи?

Султан опустил голову и ограничился разглядыванием узоров на ложах. Гость продолжал:

— Терпение. Самое подходящее заклинание в Сахаре. Без него мы не прожили бы и дня. Терпение — удел всякого, кто пожелал жить свободным.

— Терпение не накормит голодающих, — с сожалением в голосе заметил султан.