Александр Мартынов - Ржаной хлеб

Школу Тиша окончил с отличием, стал механизатором широкого профиля — трактористом и комбайнером, хорошо знал слесарное дело, мог работать и токарем, и шлифовщиком. Практику он проходил на казахстанской целине, хорошо заработал и, вернувшись в Кичалки, женился.

Конечно, он поступил неосмотрительно, не известив о женитьбе родителей, но что поделаешь, раз уж так случилось. Гулять большую свадьбу они не собирались — у невесты родных не было, она воспитывалась в детском доме, — и после скромного торжества сразу же поехали в Сэняж, к Тишиным родителям. Если будут настаивать, свадьбу можно справить и дома.

…Потап Сидорович закрыл за собой калитку и нос в нос столкнулся с сыном. Он сперва не понял, кто этот молодой, в модном сером костюме человек с перекинутым через руку плащом, и только тогда, когда тот, широко улыбаясь, сказал: «Здравствуй, папа, вот мы и приехали!» — узнал, и его словно холодной водой окатили. В голове сразу же мелькнуло: «Как это — приехали? С кем?» В следующую секунду, все поняв, полоснул колючим взглядом по симпатичной нарядной девушке, стоявшей за спиной сына.

— Вы что, на практику к нам? — насмешливо, сдерживая гнев, осведомился Потап Сидорович. — Смотрите, у нас здесь ни на сигареты, ни на губную помаду не заработаете. Да и не просил я практикантов — своих хватает!

Тиша добродушно и радостно объяснил:

— Нет, папа, на практике я уже был, на целине. Приехали сюда жить, работать, вот и направление. Он вынул из кармана конверт. — А это Маша, моя жена. Работала в Кичалках в больнице, медицинская сестра…

На голоса из дома вышла Тишина мать, всплеснула руками.

— Ва-ай! сыноче-ек! — растягивая слова, почти выпевала она. — Приеха-ал, наконец-то дождали-ись! — Она вытерла концом платка глаза, повисла на шее у сына.

— Погоди, Олда, не мешай, — Потап Сидорович грубо отстранил ее. — Видишь, не один он, с женой.

— Ва-ай! на радостях-то и незамети-ила! Это совсем уж гожа-а, если с женой! Одним ухом слышала, будто женилси-и… — Мать метнулась к невестке: — Скажи-ка, дочка, как звать-то тебя?

— Маша, — смущаясь, сказала та и тут же оказалась в объятиях этой доброй простосердечной женщины.

Олда увела ее в дом; проводив тяжелым взглядом незваную невестку, Потап Сидорович обрушился на сына:

— Ты что, поганец, нас с матерью и за людей уже не считаешь?

— Почему, папа, не считаю? Если бы не считал, тогда и не приехал бы сюда, — напряженно улыбаясь, пытался разрядить обстановку Тиша.

Гнев Потапа Сидоровича пылал уже, как сухие дрова в жаркий день; яростно сузив глаза, он наотмашь хлестнул обидными жестокими словами:

— Лучше бы совсем не приезжал!

— Отец, опомнись! — бледнея, вскрикнул Тиша. — Ты же отец!

Неизвестно, чтобы еще мог натворить стиснувший кулаки Потап Сидорович, но выскочившая на крыльцо Олда громко и радостно позвала их домой.

— Некогда мне, — угрюмо бросил Потап Сидорович и быстро зашагал вдоль порядка.

Уступая горячим настояниям матери, доходящим до слез, Тиша с молодой женой прожил в родительском доме недели две. За это время он списался со своим другом из соседнего совхоза, с которым вместе учились в школе механизации, и вскоре получил оттуда вызов.

Приняли их отлично, почти сразу предоставили квартиру; Тиша получил новый комбайн, Машу определили работать в совхозную больницу. Через год у них родился сын, и вот сейчас, по пути из Атямара, Тиша опять заехал навестить родителей. Нет, ничего не изменилось в родном доме, не изменился и отец. Поэтому и шел Тиша с Кузьмой Кузьмичом, надеясь, что, может быть, у них увидится с матерью.

Олда внесла полную миску солений и удивилась: за столом не было Кузьмы Кузьмича, стоявшая перед мужем бутылка почти опустела.

— Ий-а, куда дел Кузьмича? — ничего не понимая, спросила Олда мужа.

— Ушел!.. — махнул тот рукой.

— Как это ушел? Зачем отпустил?

— Что ж теперь, веревками, что ли, привязывать его к столу? Сказал, на складе ждут, и ушел.

Обычно после выпивки Потап Сидорович становился разговорчивее. Когда-то, вот так же вернувшись из Атямара, он сам признался, поторопив жену и сына: «Говорите же, говорите, покуда я немного выпил. Пройдет — опять буду молчать». А нынче отмалчивался, хотя был выпивши больше, чем всегда.

— Ну что молчишь, что молчишь? — осмелев, наседала на него Олда.

— Отстань… Не говорун я сегодня. — Потап Сидорович хотел налить еще рюмку, но раздумал. Он встал из-за стола, из передней прошел в заднюю избу, тяжело опустился на стул.

Душевное состояние у него было сейчас поганое, какие уж тут разговоры! И мысли черней черного. До чего докатился, даже ближайший друг сбежал от него, оставив одного за накрытым столом. «Врет, конечно, что на складе его ждут. За Тишку обиделся, факт… Хорош, хорош, нечего сказать, родному сыну такое ляпнул! Чуть ли не куском хлеба попрекнул!..» В горле у Потапа Сидоровича словно яйцо застряло — не проглотишь; не зная, куда девать себя, что сейчас делать, он только тяжело вздыхал. А в голове, затуманенной вином и горечью, еще сильней сердце растравляя, мелькало, виделось будто совсем недавнее: как Тиша родился, как радовались они с Олдой, как сын стал делать первые неуверенные шаги, а потом уж пошел, пошел…

Потап Сидорович, поморщившись, приподнял голову и снова опустил ее. Все новые и новые воспоминания наплывали на него, садня душу. Эх, Тиша, Тиша! Как Потапу Сидоровичу хотелось, чтобы сын с малых лет был понятливым, умным, лучше всех! Ему еще и до первого класса было далеко, а отец на прогулках или дома, в свободную минуту, спрашивал: «Тишок, если к двум мальчикам придут еще два их друга — сколько всего будет?» — «Шесть», — не задумываясь, отвечал сын, и отец-преподаватель мрачнел. «Ничего не понимает, — думал он, — и, наверно, оттого, что когда-то расшиб лоб, похоже, у него сотрясение мозга. А если останется таким — что тогда? Как будет учиться?..» Опасения, конечно, были напрасными — Тиша рос и развивался не хуже своих сверстников, учился же получше многих, хотя математику особо не жаловал. Привлекали его всякие железки, что опять же огорчало, сердило Потапа Сидоровича. Случалось, он пинком раскидывал железо-проволочные поделки и, сорвавшись, кричал. Тогда, вероятней всего, Тиша и начал отдаляться от отца, побаиваясь его.

В мальчонках Тиша очень любил ходить с отцом на рыбалку до тех пор, пока не произошел один дурацкий случай, и об этом случае, оказывается, не забыл Потап Сидорович!

На зорьке они уселись на берегу тихой реки, забросили удочки. Тиша — было ему лет десять, пожалуй, — только примостился неподалеку от отца, как поплавок у него занырял, запрыгал. Тиша взмахнул удилищем, на кончике лески сверкнул большой, с варежку, карась. Рыба, описав дугу, угодила в лицо Сурайкина. Ай, какая радость была в то время на сердце у мальчика! Он ликовал — первая рыбина попалась на его крючок — и смех разбирал его, когда увидел, что карась шлепнулся отцу в лицо. А отец, взрослый человек, вздрогнув, обеими руками оттерев с лица рыбью склизь, кинул свою удочку и, ругаясь, — словно взбесившись, — шагнул к нему. Вскрикнув, Тиша со всех ног пустился прямо домой.