Чарльз Сноу - Коридоры власти

— Любезный Льюис, по моему скромнейшему мнению, Квейф должен знать, сколько у него противников и сколько сторонников…

— Повторяю, — перебил я довольно невежливо, — это ему пользы не принесет.

— Что ж, на вас ложится огромная ответственность. — Роуз смотрел удивленно и неодобрительно. — Будь я в положении Квейфа, я бы до конца хватался за любую информацию — не важно, сколь скудную или неприятную.

— Вы — да, вы бы хватались.

Не только толстокожие обладатели железных нервов живут публичной жизнью. А все-таки я временами задумываюсь: представляет ли Роуз, человек определенно толстокожий и определенно с железными нервами, какова на самом деле публичная жизнь и каковы ее истинные издержки?

Роуз поднялся.

— На текущий момент больше дурных вестей нет.

Улыбнулся зловеще, как Меркурий, добавил, что дальнейшее не во власти простых смертных, и приступил к неизбежному обряду извинений и выражений признательности.

Едва за Роузом закрылась дверь, я взглянул на часы. Без двадцати двенадцать. Я не стал раздумывать и выжидать. Через приемную я вышел в коридор и направился к Осболдистону. Идти надо было по внутреннему периметру нашего довольно несуразного здания — иными словами, огибать двор-колодец. Никогда прежде я не ходил этим коридором без мысленного брюзжания на расточительность архитекторов девятнадцатого века — с тем же успехом можно назвать функциональными скульптуры Генри Мура лишь на том основании, что центр тяжести у них характеризуется дырой. Сегодня я не замечал ни грязно-желтых стен, ни темного коридорного пролета, продолжение которому — за ближайшим углом, ни закутков, где сидят на табуретах посыльные, читают бюллетени скачек, ни медных табличек, на которых в полутьме едва различимы надписи вроде «сэр У. Г. — кавалер ордена Британской империи», или «сэр У. Д. — кавалер ордена Бани». Перемещение в топологическом пространстве, привычное, как маршрут подземки, только вместо станций в формулу подставляются кабинетные двери.

Не успев свернуть на третью грань «квадрата», где и находится кабинет Осболдистона, я увидел его самого. Он вынырнул из-за угла — шея вытянута, голова вперед, под мышкой стопка бумаг.

— Дуглас! Я как раз к тебе иду, — воскликнул я.

— У меня совещание, — ответил Осболдистон.

Он меня не избегал. Но идти к нему в кабинет было уже некогда. Мы остановились прямо в коридоре и заговорили вполголоса. Каждые несколько минут открывалась то одна, то другая дверь, шныряли, косясь на босса, молодые чиновники. Некоторые знали, что мы с Дугласом близкие друзья. Последние штрихи перед совещанием — верно, думали они; или экономят время на межведомственной переписке, на ходу вдаются в подробности, как только виртуозам чиновничьего ремесла под силу.

Они ошибались. Я смотрел на Дугласа, и меня обуревала острая жалость и слепой гнев. Его лицо изменилось за время болезни Мэри; менялось на глазах. Так бывает с людьми, которые не в меру молодо выглядят: однажды возраст настигает их, процесс движется семимильными шагами, мысль не поспевает за процессом. Дуглас слишком долго не знал возрастных изменений, совсем как Дориан Грей (более ни в чем он на этого персонажа не похож), и так же враз осунулся.

Маргарет навещала его жену трижды в неделю. Врачи не запретили Мэри курить, но сигарету ей надо было вкладывать в рот, как ложку, и вовремя отнимать, чтобы она выдохнула дым.

— Интересно, до каких пределов распространится мой паралич? — произнесла Мэри, сладко затянувшись, и Маргарет стало не по себе от этой деланной бодрости.

Дуглас заходил к нам, если не мог больше выносить ни пустой дом, ни людный клуб. Однажды с горькой, беззащитной прямотой признался, что в сутках двух часов не наберется, когда он не думал бы, как Мэри лежит одна, обреченная, обездвиженная, в то время как он, Дуглас, — хозяин своего тела.

Но сейчас мои мысли были далеки от его несчастья.

— Что тебе известно о последнем выпаде против Квейфа? — спросил я.

— Каком еще выпаде?

— Ты ведь в курсе, что они набрасываются на всякого, кто хоть как-то связан с Квейфом? Последняя мишень — Уолтер Люк…

— Не бывает войны без убитых и раненых, — заметил Дуглас.

— Полагаю, ты понимаешь, что эти люди пользуются твоей поддержкой? — процедил я.

— Ты на что намекаешь? — Дуглас окаменел. Он был взбешен не меньше моего; особенно его задело, что раньше я обиняками не говорил.

— На то, что твое несогласие с Квейфом всем известно.

— Бред.

— Ты это мне говоришь?

— Тебе. И рассчитываю, что ты веришь.

— Во что я должен верить?

— Послушай, — произнес Дуглас. — Ты считаешь, у тебя есть право на личное мнение. Смею заметить, не такое уж и личное. Так вот, у меня тоже есть это право. Я из своего мнения тайны не делал и не делаю. В том числе и перед моим министром. Я считаю, он не прав, и ему это отлично известно. А больше — никому, кроме тебя, Льюис, и пары-тройки человек, которым я доверяю.

— Твое мнение еще много кому известно.

— Думаешь, я за это ответственность несу?

— Смотря что ты разумеешь под словом «ответственность».

Дуглас побагровел.

— Будем рассуждать здраво. Если мой министр победит на выборах, я для него в лепешку расшибусь. Конечно, мне тогда придется проводить политический курс, в разумность которого я не верю. Что ж, я раньше такое делал — смогу и теперь. Постараюсь, чтобы политика стала эффективной. Без ложной скромности заявляю: справлюсь не хуже всякого другого.

Дуглас не лукавил и не преувеличивал.

— Только ты думаешь, он не победит? — спросил я.

— А твое какое мнение?

Взгляд его стал холодным, оценивающим. Чиновникам, что продолжали сновать мимо, казалось, наверное, что мы договариваемся о перемирии, прикидываем, какие уступки не заденут гордости сторон.

— Зато ты уж постарался, чтобы победа досталась ему с кровью, — не выдержал я.

— Я из своих шагов тайны не делал.

— А ты неплохо умеешь петь в унисон — получше многих.

— Не понимаю.

— Ты просек, что твоя линия по нраву изрядному количеству влиятельных особ. Что именно такого поведения они от тебя и ждут. Большинство этих особ отнюдь не хотят, чтобы Роджер Квейф преуспел. Верно я говорю?

— Пожалуй, — с непонятным безразличием отвечал Дуглас.

— Поражение Квейфа тебе зачтется, так ведь? На руку сыграет. По карьерной лестнице продвинет.

Глаза у Дугласа были пустые. Вдруг тоном довольно дружелюбным он произнес:

— Ты упускаешь одну деталь. Ты с самого начала знал, что у меня свое мнение о политике Квейфа. Иными словами, я не приспособленец.

Я вынужден был согласиться: нет, не приспособленец.

И тут же, позабыв, что слышал уже подобное обвинение от Кейва (в адрес Роджера), процедил: