Эмэ Бээкман - Возможность выбора

Парень попросил разрешения помочь ей и пошел вместе с Орви. Когда они тащились вверх по лестнице, парень сказал:

— Давно хотел с вами познакомиться. С того самого дня, когда впервые увидел вас. Простите мою назойливость, — парень протянул руку. — Меня зовут Кулло. Живу на втором этаже.

Орви улыбнулась. Назвав свое имя, она мельком взглянула на своего нового знакомого. Кулло был чем-то похож на Реди. У Орви защемило сердце. Чтобы хоть что-то сказать, девушка спросила:

— Что слышно о воре?

Они дошли до того этажа, где жили женщины, парень остановился на последней ступеньке.

— Вот он — вор, стоит прямо перед вами, — сказал он, протягивая Орви сумку.

Орви рассмеялась. Ей понравилось остроумие этого парня.

Каждый раз, заводя машину, чтобы отправиться на шоссе убивать время, Маркус имел в виду определенную цель. Он пытался отдалиться от дома и Сулли, а также и от детей. И хотя цепи были давно уже сброшены, все-таки оставалась какая-то незримая пуповина, связывавшая его с семьей. Удаляясь от города, он чувствовал, что эта непрочная нить становится все тоньше, а вскоре и вовсе порвется.

За рулем для него начиналась новая жизнь. Те часы, когда он был предоставлен самому себе, теряли внешне всякое содержание, просто машина накручивала километры, и больше ничего. Но именно в такие минуты Маркус как будто испытывал сам себя. Насколько важна для него семья? Вначале что-то словно вынуждало его побыстрее возвращаться домой, но постепенно это наваждение стало рассеиваться. Вскоре он настолько подавил свои чувства, что выезжал из города в любую погоду и при любых условиях, лишь бы почувствовать себя свободным вдали от дома.

Маркус ездил по самым разным шоссе, и следить за километрами стало для него в своем роде увлечением. Ему было интересно, сколько километров он проедет за одно и то же время на разных отрезках пути. Такие поездки в какой-то степени утомляли, хотя было совсем не плохо вымотать себя перед тем, как лечь спать. Вернувшись к полуночи, он принимал ванну, заглядывал на кухню и мешком валился в постель.

В котором бы часу он ни приходил домой, его всегда ждала теплая еда. Сулли проявляла чувство долга, словно Маркус возвращался домой после тяжелой работы и о нем надо было позаботиться. Заботливость Сулли раздражала Маркуса. Иной раз он вообще не прикасался кеде, но от этого ничего не менялось. Наконец Маркус махнул на все рукой, стал съедать оставленную ему пищу и при этом уже не думал о Сулли как о какой-то благодетельнице.

Постепенно Маркус возненавидел унизительную подобострастность Сулли.

В зимнее время поездки доставляли ему немало хлопот. Надо было налить в радиатор горячей воды. Он спускался с третьего этажа с дымящимся ведром, толкал парадную дверь, ходившую на тугой пружине, и придерживал дверь ногой, чтобы она не ударила по ведру и не расплескала воду.

Как-то вьюжным вечером Маркусу не захотелось никуда ехать. Он раздумывал и тянул время. С наслаждением вытянул ноги, перебрал газеты, лениво просмотрел заголовки, поколебавшись, взял на руки подошедшую Кай, погладил ее редкие волосенки и вдруг заметил взгляд Сулли, остановившейся посреди комнаты.

Маркус ждал, почему-то ему показалось, что жена хочет сказать нечто важное. Маркус и сам не знал, что именно надеялся он от нее услышать, но вдруг поймал себя на желании поговорить с Сулли. Может быть, уже пришло время во всем разобраться, поговорить начистоту. Сколько можно терпеть молча, в конце концов Сулли должна была высказать свои претензии! Возражения у Маркуса были давно уже припасены — совсем как свидетели, выстроившиеся в ряд в каком-то темном помещении, стоит только приоткрыть дверь, и хмурые лица подплывут к тебе, образовав полукруг, в центре которого, как обвиняемая, окажется Сулли. За этой несуществующей дверью стояло на страже весьма странное общество: испуганный Эвальт Раун, его спина заляпана грязью; отец Маркуса со вспухшим лицом и растрескавшимися от жара губами; Паула изо всех сил сжимает хворостину, даже пальцы ее побелели от напряжения; Юри схватил в кулак редкие волосенки Кай, словно хочет удержать на месте собравшуюся убежать девочку.

Сулли не отрываясь смотрела на Маркуса. Вдруг она взорвалась:

— Убирайся же! Поезжай! Ты что, не слышишь, трубы зовут, разинув золотые пасти!

Сулли повернулась на каблуках и ушла в соседнюю комнату. Щелкнул ключ в дверях.

Бедная глупая Сулли! Она боялась высказать то, что думала. Она, конечно, уверена, что Маркус проводит все вечера с какими-то женщинами. Но достаточно было замаскированного упрека, чтобы вывести пассивного Маркуса из равновесия. Какое она имеет право намекать на его неверность! Разве Маркус хоть раз упрекнул ее Эвальтом Рауном? Неопределенный намек Сулли прозвучал для Маркуса как прямое оскорбление, которое посмели кинуть ему в лицо. Поэтому внутри у Маркуса все забушевало еще сильнее.

К черту эту Сулли! Она должна быть благодарна, что ее муж никому не выдал семейной тайны и никогда не кичился своим великодушием — не каждый подберет брюхатую бабу!

Ладно, решил Маркус, немного успокоившись, он пойдет. Немедленно. Сулли еще пожалеет, что заставила его уйти. На бракоразводном процессе Маркус сможет сказать: моя жена много раз выгоняла меня на улицу. Хороший хозяин в такую погоду и собаку не выпустит, метель завывает, а Маркус — убирайся и раньше полуночи не смей показываться!

Неужели Сулли действительно думала, что Маркус может иметь какие-то дела с женщинами легкого поведения!

Где-то там, на грани небытия, парит девушка по имени Орви. Не человек, а светлый ангел. Временами Маркус старался забыть ее, теперь же Сулли насильно толкает мужа к Орви.

Рассерженный Маркус находил себе всевозможные оправдания. Может быть, уезжая по вечерам, чтобы в одиночестве подумать обо всем, он просто искал душевного покоя и нащупывал пути возврата к Сулли и детям?

Сулли и не стремится понять Маркуса. Разве не могла она предложить какое-то решение? Она никогда не обращала внимания на страдания своего мужа, ведь мальчишку, наконец, можно было бы и определить куда-нибудь.

Маркус сам себе хозяин, гордость не позволит ему долго оставаться здесь. Пусть Сулли бродит по квартире, держа детей за руки, пусть разглядывает толстых голых женщин и тучных быков на дядюшкиных картинах, прислушивается к тиканью часов и догадывается, что ее время истекло — никто уже ее не пожелает. Даже Эвальт Раун, злорадствовал Маркус.

Когда Маркус выехал за город, гнев его утих.

По шоссе плясала поземка, Маркус ехал прямо на нее. Ветер задувал временами в бок машины с такой силой, что трудно было удержать руль.

Снегопад все усиливался.