Эмэ Бээкман - Чертоцвет. Старые дети [Романы]

Ява волочила корыто. Крупный дождь барабанил по ее спине. Она тянула изо всех сил, набухшее корыто то и дело норовило зарыться прямо в грязь.

Яве казалось, что ее уже неделями, как щепку, носит вода, одежда уже давно не защищала ее. Вода владычествовала повсюду, от нее не было спасения. Венец лета затонул в дождях. Вечерами, когда хворост в очаге полыхал сильным и недолгим пламенем, дрожащие дети грелись у огня, над их лопатками — светлые облачка пара. Ява развешивала одежду у огня сушиться. Ее полотняная рубаха в вытертых местах просохла и была на ощупь как короста. Шерстяная юбка обвисла и стала теплой, как только что содранная шкура зверя.

Ява выпрямилась и посмотрела в сторону избы. Грязь засасывала замерзшие ноги. Вязкая земля норовила заглотнуть человека в свое темное чрево. Низвергающийся с неба дождь давил на плечи. Все должно было сгинуть в этом бездонном омуте. Уже давно и изба не давала надежной защиты от дождя. Истлевшая солома крыши осела под тяжестью воды, дождь разрушал ее. Вода забиралась в соломины, расщепляла их и разметывала в стороны. Дом походил на больную скотину, которая линяла и клок за клоком скидывала свою шерсть на землю, где ее втаптывали в грязь. Ява прищурилась. Обрешетины выпирали из общипанного гребня крыши, словно позвонки из старчески рыхлой кожи. Уже долгое время струйки дождя просачивались сквозь крышу и впитывались в потолочные балки. К ночи все впадины и выемки на потолке набухали до отказа, и вода, словно прорвав плотину, стекала вниз, проникала в постели, скоплялась в щелях пола, барабанила по крышке сундука с приданым, будто требовала ответа — есть ли в этом доме хоть еще одно непрогнившее место?

Ява нарезала еловых веток и устлала ими пол комнаты. В сыром помещении распространился терпкий запах смолы. Еловые иглы кололи ступни ног. Вода, капающая с потолка, просачивалась сквозь игольное сито и уходила под пол. Как долго еще ложе дома в состоянии будет глотать воду? В горле земли плескалась промоина, полная до краев.

Ява шла, движимая необходимостью действовать, и тащила корыто к кромке воды, чтобы переправиться на другой берег. Дождь хлестал ее, и она в колебании остановилась. Когда грязь стала сжимать ей икры, она одну за другой оторвала ноги от клокочущей земли и, с трудом удерживая равновесие, сделала несколько шагов в сторону.

На другой берег? Где он, собственно, обретается? С каждым днем вода поднималась все выше, ползла вперед, распространялась, затопляя все новые полоски поля и луга, и упорно осаждала лоскуток двора. Да и колодец, в свою очередь, выжимал воду наверх, меж его закраин плавали большие пузыри, похожие на мертвые бычьи глаза. Источники на краю болота не хотели быть затоплены и искали выхода в стороне, в самом сердце деревни. Быть может, в одну из ночей вода поднимет строения на свой гребень? Ветер подтолкнет их и унесет в неизвестность. Ява никогда не видела моря, но когда говорили: открытое море, в ее душе начинало трепетать какое-то непонятное ей самой чувство.

Злой дождь поглотил летнее тепло. Сырые от мокряди дни поневоле тянулись в осень. В одно из утр водные равнины покроются тонкой пленкой льда, меж сугробов забродит сумрак и солнце закроет глаза.

Если люди выдюжат до тех пор. А что будет после?

Вода спугнула полевых мышей к домам. Днем они хоронятся под кучами хвороста, а с наступлением темноты шныряют по двору, пищат от голода и норовят прошмыгнуть через порог в дом. На дворе все до единого зеленые стебельки ощипаны овцами. Каждое утро корова, которую никто не подгоняет, бредет по воде до лесной опушки и там языком слизывает с деревьев листья. К вечеру она возвращается по грудь в воде и, отдуваясь, взбирается на берег. Из-под копыт брызжет грязь, тяжела поступь измученной скотины. Пошатываясь, она добирается до колодца и, опустив голову, ждет, когда ее подоят. Животное знает свой долг.

Ява считала, что только сочувствие поддерживало в Мирт искру жизни. Всегда, когда жесткая ладонь Явы касалась порожнего вымени Мирт, она поворачивала голову, и в ее взгляде вместе с грустью дрожало что-то мутно-серое, словно в самую глубину ее глаз проник дождь. Каждый из детей получал по глотку молока, так Мирт не давала им совсем обессилеть, хотя, сама уже не могла даже мычать.

После Юрьева дня, когда по лесным опушкам то тут, то там пролился короткий дождичек, мужчины обнажили голову перед небесами, а женщины простерли вперед руки, дабы пропустить сквозь пальцы живительную влагу, опустив взгляд в землю, чтобы не расплескать в светозарной весне тихое счастье.

Беды минувшего лета не должны были повториться.

Прошлым летом поля высохли и потрескались, березы уже к Янову дню — дню начала жатвы — роняли желтые листья. Ячмень уродился низкий, как чертополох, больно кололся и почти не дал зерна. Тогда болото стало для всех бесценным. Все кочки до единой были обкошены, люди на спине и охапками выносили сено на край болота и складывали в копны. Вечерами, покачиваясь на пружинящих берегах болотных ямин, люди смывали с обгоревших спин сенную труху. Река настолько усохла, что ее синий бурлящий поток превратился в узенький и грязный стоячий ручей. Батраки из имения охраняли щучьи омуты. Лошади — на телегах ушаты — сновали между помещичьим садом и излучинами реки. Управляющий велел соорудить в саду деревянные желоба, они стояли на распорках, вода с них стекала на ягодные кусты и фруктовые деревья, даже немецкие ели могли утолить жажду.

А на дороге вахту несли дети. Когда из-за склона показывалась бочка с водой, отряд встрепанных ребятишек окружал телегу, и, утопая в пыли, замарашки с выгоревшими волосами не переставая кричали: дай дождичка, дай дождичка! Возчики были людьми не жадными и какую-то часть драгоценной влаги из бочки разбрызгивали на визжащих ребятишек.

А нынче почти все лето месили грязь. В последнее время Ява с болью в сердце стала замечать, что силы у детей с каждым днем иссякают. Сплошь и рядом они тупо стояли под дождем, промокшие до мозга костей.

Точь-в-точь как я, внезапно подумалось Яве, и она подтянула корыто чуть ближе к кромке воды. Вот и сейчас дети стоят на своем обычном месте неподалеку от колодца. Ява не знала, смотрят ли они вслед ей или ждут домой Мирт. А что будет, если корова однажды изнеможет настолько, что, охнув, сникнет и вода поглотит ее?