Иван Зорин - Зачем Жить, Если Завтра Умирать

В опустевшей квартире Оксане слышался скрипучий голос, доносившийся из-за закрытых дверей, так что, вскакивая, она настежь распахивала их, а по вечерам ей мерещилась, что мать сейчас выйдет темного угла и зашаркает к себе в комнату, громко спустив "собачку". Оксана щёлкала выключателями, засыпая со светом, но чаще проводя бессонную ночь. Её нервы были на пределе. Она старалась меньше бывать дома. Но идти ей было некуда, а поделиться страхами не с кем. В Москве у неё, правда, имелись родственники, но, как водится в мегаполисе, они давно не поддерживали отношений. Зачем, когда у каждого своя жизнь? К тому же, после того как Оксана не сообщила им о смерти матери, путь к ним был отрезан.

Оксана бесцельно бродила по улицам, стояла под темноликими иконами Богоявленского собора, пытаясь молиться, сама не зная о чём, а потом до закрытия просиживала в кофейнях. К полуночи она совершенно успокаивалась, её почти смаривал сон, но, возвращаясь в свою квартиру, Оксана вздрагивала от скрежета, с которым её ключ открывал дверь. В прихожей она щёлкала выключателем, потом, не снимая обуви, зажигала свет в комнатах, понимая, что проведёт ещё одну бессонную ночь. Не надо бояться ада, мы все прошли его на земле. Оксана Богуш попала в один из его бесчисленных отсеков, приговорённая не смыкать глаз, встречая на кровати серый рассвет. Она вспоминала Мезрякова, Лецке, звонок его жены, открывшей ей глаза на их отношения, и на фоне её одиночества их связь казалась ей чудовищной несправедливостью. Почему Бог допустил её? Или это дьявол? Как расстроить его козни? Оксана Богуш задавала себе вопросы, на которые не находила ответов.

Московская ночь не тиха - возле домов паркуют машины, то здесь, то там воет сигнализация, а во дворе у Мезрякова к тому же собирались подростки. Ночи были душными, и в распахнутые настежь окна неслась музыка, к которой преобладали ударные, и заливистый смех. Голоса у подростков ломались и проникали в каждую щель.

- Моя немецкая натура негодует, - выходил из себя Лецке. - И главное, в доме никто не возмущается! Спуститься, разогнать?

- Моя еврейская осторожность подсказывает, что лучше вызвать полицию.

Но до этого не доходило. Оба знали, что скорее, чем она приедет, подростки угомонятся. И действительно, часам к двум они расходились, оставляя на детской площадке банки из-под пива. А до этого оставалось терпеть, лежа с открытыми глазами, спасаясь Бранденбургскими концертами, которые заводил Мезряков, прокручивая чёрную виниловую грампластинку. Или заниматься любовью. После бессонных ночей чувствовали себя разбитыми и утром шли в парк. Пришла пора делиться муравьиным семействам, и в воздухе роились крылатые самки, которые лезли в сумки, за шиворот, под бейсболки, бесцеремонно щекотали подмышки.

- Вот же устроила природа! - чертыхался Лецке.

- Не блюдёт наши интересы, - прихлопнув на щеке мошку, смеялся Мезряков. - Похоже, ей плевать на своего царя.

Маршрут был одним и тем же, по тропе мимо кустов, где месяц назад с пистолетом караулил Мезряков, на этом месте оба улыбались, потом, пересекая липовую аллею, выходили на Майский просек и у пруда кафе "Лебяжье" кормили лебедей. Лецке обнимал Мезрякова, склонив ему голову на грудь, как в первый раз у него в квартире.

- Я знал, что вы этим кончите, - усмехнулись раз у них за спиной. Тот самый толстяк в майке с изображением президента, с которым когда-то здесь сцепился Мезряков. Он похлопал Мезрякова по плечу.

- Проваливайте, - сбросил тот его руку. - Я вас не звал.

- Вам нужна помощь. Бог от вас отвернулся, а сатана не дремлет.

- Идите к чёрту! - вспылил Лецке.

Толстяк снова усмехнулся.

- А всё же лучше бы вам уехать, у нас таким не место.

- Каким?

- Содомитам.

- И чем же мы вам мешаем? Тем, что не покупаем обувь, которой вы торгуете?

- Обувь здесь ни при чём, это всего лишь хлеб насущный, - с достоинством ответил толстяк. - Речь идёт о духовном. Ваша любовь греховна.

- А у вас любви и вовсе нет. Кстати, ближнего осуждать большой грех. И за что? Что он не такой, как вы?

Толстяк посмотрел снисходительно. Он явно не собирался вступать в диспут.

- Не забывайте, вы живёте в православной стране.

- Разве? А я думал, Россия пока ещё светское государство.

- Ошибаетесь! Россия была, есть и будет православной. Нас большинство, и вы живёте в нашей стране.

Что возразить? Убийственный аргумент!

Но тут вмешался Лецке.

- Владислав, о чём с ним разговаривать! Уйдёмте!

Они сделали несколько шагов.

- Убирайтесь! - донеслось им вслед. - Вам отвели специальные клубы, там и вытворяйте свои мерзости.

- Как евреям гетто? - обернулся Мезряков.

Но Лецке уже тащил его за рукав.

Они вышли из парка, а Мезряков всё не мог успокоиться.

- Надо же, до чего дошло! Если завтра начнут выхватывать из уличной толпы и прямо у домов расстреливать, то остальные и тогда будут проходить мимо.

- Кто бы сомневался, Владислав!

- Как куры, когда одна, брызгая кровью, носится по двору с отрубленной головой, они будут жрать, жрать... И как прикажете с ними жить?

Остановившись, Мезряков повернулся. В его глазах стояли слезы.

- Не отчаивайтесь, - взял его под руку Лецке. - У вас же есть я.

А ночью Мезряков вернул ему его слова. Проснувшись, Лецке долго лежал с открытыми глазами, вспоминая произошедшее. Повернувшись к Мезрякву, он громко всхлипнул.

- Что же это делается, Владислав! Кругом чужаки.

- Не отчаивайтесь, Антон, у вас же есть я.

Точно слепой, Мезряков ощупал заплаканное лицо Лецке и, прижав друга к груди, поцеловал в макушку.

"Без цензуры у нас нельзя, без неё народ быстро оскотинится, - думал г-н М. - А охота на ведьм в России - национальное развлечение".

(Из романа Владислава Мезрякова)

Всюду запестрели полосатые чёрно-оранжевые ленты. Их цепляли к нагрудным карманам, рукавам, они, как гусеницы, свисали за стеклами автомобилей, развевались, привязанные к автомобильным антеннам. Забытые с царских времён, они воскресли по мановению волшебной палочки, которой дирижирует правительство. Эта палочка - СМИ. Через месяц показа по телевидению эта лента, напоминающая окраской колорадского жука, прочно укрепилась в сознании в качестве символа патриотизма, превратившись в знак гордости за страну, и каждый норовил продемонстрировать свое верноподданичество, свою радость от того, что принадлежит к сообществу, которым руководит бессменный президент. Эту ленту привязали к событиям, к которым она не имела никакого отношения, к победам, одержанным под другим флагом, к праздникам, отмечавшимся в память людей, не имевших о ней ни малейшего представления. Переписывать историю - значит посягать на права мёртвых. Но если кощунство регулярно, оно уже никого не возмущает.