Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

Что до меня, то я хотел другой — более яркой, более масштабной жизни. Не исключено, что именно это желание и стало подспудной причиной — если подспудные причины вообще существуют — моего поступления в университет. Нужны мне были, что ли, эти политология с философией? Нет, я хотел именно большой и яркой жизни. Скорее всего, потому-то я и сделался агентом по недвижимости — чтобы день за днем заглядывать в чужие окна, чтобы иметь безграничную свободу выбора. Работая риэлтором, я учусь — учусь выдавать себя за кого-то другого, дабы в конце концов самому стать этим другим. По привычке.

Но это еще не все. Я всегда хотел нравиться. Полагаю, все хотят. Просто не все готовы в этом сознаться. Нравиться людям — для меня даже не желание, а жизненная необходимость. Я не выношу, когда кто-то меня не любит. Поэтому мне так по душе и пришлась работа, построенная на том, чтобы располагать к себе людей, внушать им доверие. А потом вовсе необязательно поддерживать дружбу. Когда по хорошей цене продаешь чью-то квартиру или находишь клиенту подходящее жилье, он начинает тебя любить. Меня целуют, обнимают, хвалят и благодарят. Это здорово поднимает самооценку. А дальше «до свидания» и вперед — обхаживать нового клиента.

Спустя какое-то время — восьмидесятые они и есть восьмидесятые, — я заработал некоторое количество денег, позволившее мне перейти в новое качество. Как и мой родной Шепердс-Буш, я похорошел и выглядел теперь вполне перспективным, но скоро понял, что этого недостаточно. Деньги — вещь, конечно, прекрасная. Можно покупать дорогие костюмы, машины, всякие приятные мелочи, можно поселиться в 6-м Западном округе, оттуда перебраться в 11-й округ и в конце концов обосноваться в собственном домике в пределах 8-го Западного. Но они все равно каким-то образом обязательно меня раскалывали — я про тех, к чьему обществу мне так хотелось принадлежать, про людей с томными интонациями, изъясняющихся непонятными для посторонних намеками, тщательно скрывая при этом высокомерие по отношению к окружающим, про знатоков вин и оперного репертуара, про обладателей обширных связей. Тут мне стало ясно: если я действительно хочу вырваться из Шепердс-Буш, для этого понадобится что-то еще помимо солидного счета в банке. Наступили, а потом и подошли к концу — вместе с моим третьим десятком — девяностые, и вот я ощутил острую необходимость в ком-то, кто быстренько научил бы меня искусству прощания с прошлым. А еще мне был нужен символ того, что я уже не тот, за кого все меня упорно принимают.

Впервые повстречав Веронику, я не углядел в ней своего пропуска из Шепердс-Буш. То есть я не собирался влюбляться в нее. Поначалу она была для меня всего лишь доверчивым клиентом, очередным объектом надувательства.

Мы договорились встретиться в большом многоквартирном доме в Западном Кенсингтоне, на квартире, примечательной умопомрачительными ежемесячными взносами за техническое обслуживание и по старинке алчным домовладельцем, существование которого мне следовало как-то скрыть. На заработанные в прошлом месяце комиссионные я с ног до головы упаковался от «Прадо», дочерна загорел, две недели провалявшись на пляжах Самуи в Таиланде, у подъезда меня поджидал новенький «бимер». Я чуть не физически ощущал свои немалые деньги, как если бы они были каким-то редкостным ароматическим маслом и меня им надушили. Весь мир был у меня в кармане. Казалось, я легко получу все, что пожелаю, все, чего только потребуют мои деньги. Деньги — это ведь не металлические кругляши, не бумажки, не пластиковые карточки и не выписки о состоянии счета. Деньги — это наше ощущение, как и все остальное в мире.

Зазвонил звонок, и я впустил ее в квартиру — тесную, неопрятную и выставленную на продажу по безбожно завышенной цене. Не один я это понимал, ей все тоже немедленно стало ясно. Да это и Дэвид Бланкетт [3] Дэвид Бланкетт — во время действия романа британский министр образования, с июня 2001 г. — министр внутренних дел; абсолютно слепой. разглядел бы, причем даже ночью. Но так все и задумано: вовсе не предполагалось, что она клюнет на первую же квартиру. Каждый клиент должен пройти психологическую обработку, направленную на снижение его запросов. Когда, изрядно помытарив покупателя, мы наконец подсовываем ему что-нибудь мало-мальски пристойное, он обеими руками хватается за выгоднейшее, с его точки зрения, предложение. В том, что касается психологии потребностей и их ограничения, мы и «Моссад» много чему можем научить.

А она была высший класс — я это с первого взгляда понял, сразу, как только она вошла. Туфли от Маноло Бланика, короткое черно-белое платье а-ля Бриджит Бардо, по-видимому, от «Аньес Б.», ослепительно рыжие волосы, коротко стриженные под Питера Пэна. Рост — пять футов пять дюймов, чуть ниже меня. В общем, неплохо, но все же ближе к Зоуи Болл, чем к Еве Херциговой [4] Зоуи Болл, Ева Херцигова — фотомодели; первая ростом пониже, вторая, соответственно, — повыше. . Нежная матовая кожа словно бы с усилием натянута на высокие скулы. Особенно мне понравился нос, такой крупный, что я еще подумал: Бог взял и шмякнул в середину ее лица кусок теста и не стал из него ничего лепить — не знаю, шутки ли ради или просто с устатку. В общем, нос мясистый, но очень симпатичный. Глаза слегка асимметричные — один побольше, другой поменьше. Веки тяжелые, ленивые: такие обычно свидетельствуют о недюжинном либидо. Очень стройная, длинные потрясающие ноги. Груди считай что и нет, но эта деталь как раз не имеет для меня особенного значения. Она выглядела на свой возраст, не моложе, но и не старше: ей было около тридцати, возможно, немного за тридцать.

Шикарная женщина, однако шикарная не до ужаса — может, двумя рангами повыше меня, но уж точно не тремя. Три — дистанция непреодолимая. Я трезво смотрю на подобные вещи. Я ведь риэлтор, а эта работа здорово учит трезвому взгляду на мир. Я знаю, что чего стоит, и знаю, что такое люди с раздутой самооценкой. К нам в офис такие приходят каждый день — мы их называем пузырями или чайниками, — они требуют показывать дома, которые им и близко не по карману, пускают слюни над интерьерами и встроенным оборудованием, на которые за всю жизнь не заработают, наивно лелеют мечты о том, что когда-нибудь в неясном будущем обзаведутся жильем и будут чувствовать себя в его стенах, как в рекламном ролике или на картинке в «Вог декор». Это — все что угодно, только не трезвый взгляд на вещи. У каждого есть свой потолок.

Вероника как раз и была моим потолком. До нее можно было дотронуться — если привстать на цыпочки. Она давала это понять, но слишком не подчеркивала. Выше классовых перегородок, понятное дело, не прыгнешь. Без труда можно представить себе пары: старик и юная девица, черный и белая, красавец и дурнушка, богатый и бедная… Но такого, чтобы союз состоялся, несмотря на различия в классовой принадлежности, в Англии не случалось — по крайней мере, я ни о чем подобном не слыхал. Мы с Вероникой этими самыми различиями готовы были пренебречь — хотя тогда это было еще вилами на воде писано.