Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

— Сэр, мистер Койнанж, он… я… ой, сэр…

Тони сделал вид, что не может говорить. Учитель повернулся ко мне, потому что я сидел за первой партой. Думаю, в те времена у меня была репутация честного малого, никогда не ввязывавшегося в драку — следствие моей отстраненности и неадаптированности. Будучи умным и честным, я оказался, хотел того или нет, на стороне врага и по той же причине не был допущен в круг посвященных.

— Ты, Блю, расскажи, что здесь произошло.

Именно тогда я понял, что правда может быть не одна, что выбор правды определяется твоей лояльностью, твоими привязанностями, зависит от того, на чьей ты стороне. Койнанж был учителем, а Тони — учеником; и хотя я чувствовал, что это не совсем справедливо по отношению к Койнанжу, ведь он попался в ловушку, сомнений в том, каким путем идти, у меня не было. Я понял, что мне представился случай изменить свой статус, и я им воспользовался.

— Мистер Койнанж ударил его, сэр.

Койнанж скорее шлепнул, чем ударил его, но разница была не велика, так что приврал я самую малость. Как ни странно, мне понравилось произносить эти слова, искажать события. И тут весь класс разразился возбужденными, потрясенными криками:

— Да, сэр, это правда…

— Потому что он…

— Спросил, как зовут…

— Он только…

— Тони не хотел…

Учитель поднял руку, призвав всех к тишине, и снова повернулся ко мне:

— Он ударил Диамонте? Трудно поверить. За что, Блю?

— Тони просто сказал, как зовут его собаку, сэр.

Растерянный учитель на секунду замер. В классе повисло напряженное молчание. Затем он ласково склонился над скорчившимся на полу и продолжавшим скулить Тони.

— Пойдем-ка со мной, Диамонте. И ты, Блю, тоже, похоже, ты знаешь, что случилось. Разберемся во всем у директора.

Он еще раз осмотрел класс:

— И ты, Берден, тоже.

Колина, как и меня, считали честным мальчиком. Он присоединился к нам, трясясь от страха, как заяц, понимая, что ему предстоит сделать ужасный выбор. Когда мы шли по коридору. Тони наблюдал за мной краем глаза.

Директор задал нам несколько простых вопросов. Как выяснилось, Койнанж уже успел зайти к нему до этого и постарался представить дело в выгодном для себя свете. Но одного вида Тони оказалось достаточно, чтобы малейшее сочувствие, если таковое и было, директора к злополучному учителю испарилось. Выглядел Тони ужасно. Лицо в ссадинах и синяках, на щеках размазанные следы крови и слез. Он предусмотрительно не стал приводить себя в порядок.

Конечно, Койнанж попал в эту ситуацию не без моей помощи. Ведь я ни слова не сказал о том, что Тони спланировал все от начала до конца. Но главное, я не был предателем: это правило я начал усваивать, правило одной из новых игр, не имеющих названия.

Директор, признанный либерал, сторонник современных методов образования с вовлечением учеников в процесс обучения, в свое время издал приказ, строжайше запрещающий любые формы физического насилия над детьми, — все прекрасно знали это. И Тони, разумеется, тоже. Особенно неприятно директору было то, что жестокость по отношению к ученику проявил темнокожий учитель, ибо, вопреки сильнейшему сопротивлению со стороны более консервативных учителей, он ввел жесткую квоту для этнических меньшинств. Он лично принимал Койнанжа на работу, с трудом выбил для него место в школе, поскольку послужной список темнокожего учителя сильно не дотягивал до стандартных требований «Годолфина». Я видел, что директор страшно зол на Койнанжа, как если бы его предали. В конце разговора он обратился ко мне:

— Блю, мистер Койнанж признал, что ударил Диамонте. Но, по его словам, это была продуманная провокация со стороны Диамонте. Что ты можешь сказать об этом?

Присутствие Тони напрягало меня. Я обратился к своей совести. До сих пор все, что я говорил, было правдой, пусть слегка отредактированной. Родители всегда твердили мне, что обманывать нехорошо. Койнанж тоже внушал нам, что Господь карает за ложь. В конце концов я принял решение.

— Ничего подобного, сэр. Все было совсем не так. Мистер Койнанж просто набросился на Тони. Диамонте всего лишь правдиво ответил на вопрос.

Особая изощренность Тони заключалась в том, что у его родителей действительно была собака по имени Ниггер. Сицилийцы особо не церемонятся с вопросами расовой дискриминации.

Директор вздохнул. Он мне поверил. Именно тогда я осознал, насколько могущественна ложь. И красива.

А потом директор пристально посмотрел на испуганного Колина.

— Берден, а что ты скажешь? Это было спланировано?

Колин сглотнул и затравленно огляделся, как будто в поисках двери.

— Скажи мне правду, Берден. Диамонте все спланировал заранее?

Колин съежился, задрожал и, поджав губы, пробормотал:

— Не знаю, сэр.

И Тони, и директор злобно на него посмотрели. Я про себя умолял Колина встать на сторону Тони, сделать все, как надо. А он выглядел неуверенно, подозрительно. Он мог все испортить.

— Что значит, ты не знаешь? Это или было спланировано, или нет. Хотелось бы получить вразумительный ответ. Так ты знаешь что-нибудь об этом?

— Думаю, да, сэр.

— Что? Что ты знаешь?

Долгая пауза.

— Не знаю.

Это был максимум лжи, на которую Колин оказался способен. Но этого было недостаточно. Директор разочарованно вздохнул, потом махнул рукой, давая понять, что мы можем идти. Нас всех отпустили. Тони не обращал внимания на Колина, но посмотрел с ухмылкой на меня и сказал, обратившись ко мне (по-моему, в первый раз за все время):

— Блю, я думал, мамочка учила тебя никогда не врать.

— А это была не ложь, — пробормотал я, находясь все еще в возбужденном состоянии после того, что произошло. — Это была выдумка.

Тони задрал голову вверх и начал смеяться, громко и заливисто, так что учитель, шедший впереди по коридору, повернулся и шикнул на нас.

— Выдумка! Не ложь, а выдумка! Здорово, Блю. Фрэнсис-Выдумщик! А ты, оказывается, еще тот сукин сын, Фрэнки-Выдумщик!

И он улыбнулся мне своей ослепительной улыбкой. Он принял меня, одобрил , заметил. Смущенный, шокированный ругательством — в нашем доме никто не ругался, — но довольный, я улыбнулся в ответ. А потом Тони сорвался с места и побежал по коридору, напевая на ходу:

— Фрэнки-Выдумщик, Фрэнки-Выдумщик.

Так у меня появилось прозвище. Это было лучше, чем Меченый или Чудак. И тогда же я приобрел имидж, можно сказать, индивидуальность. Слово индивидуальность я узнал, уже учась в университете.

Там же я узнал, что другое значение этого слова в переводе с латыни означает маска. Это я хорошо понимаю. Но непонятно другое: почему, однажды надев, ее потом нельзя снять? Она… прилипает.

В воскресенье за обедом, когда мы разламывали грудную куриную косточку, мне досталась счастливая часть — та, что подлиннее, и я мог загадать желание. Впервые оно не касалось родимого пятна, от которого я мечтал избавиться. Вместо этого я загадал, чтобы Тони стал моим другом. Чтобы меня наконец признали своим. И, к моему изумлению и плохо скрываемой радости, желание начало сбываться. Тони, вожак, предводитель, стал со мной разговаривать.