Тим Лотт - Блю из Уайт-сити

— Ну ладно, Кол. Я… я…

Я искал слова, способные затянуть рану, склеить то, что разлетелось на куски. Тогда я еще не знал, что внутри каждого человека есть невидимый мир, существующий по своим, не зависящим от наших желаний законам. В этом мире устанавливаются и разрушаются связи, появляются новые возможности, которые либо принимаются, либо отвергаются. По его законам выстраиваются отношения, иногда мгновенно, иногда постепенно. Сдвигаются невидимые тектонические плато, и их нельзя вернуть на прежнее место. Так что слов я не смог бы найти, они были бы или фальшивыми, наигранными, или невыносимо правдивыми.

Я услышал, как Колин снова заплакал. И тогда наконец посмотрел правде в глаза. Что бы нас ни связывало с Колином, как бы сильна ни была наша любовь, все это теперь или в прошлом, или изменилось, или сошло на нет. Я вдруг понял, что произошло это не сейчас, что мое предательство в классе — лишь следствие давно начавшегося процесса. Конечно, я струсил. Но, пропихивая Колину под дверь брюки, трусы, ботинки, носки, я неожиданно осознал, что просто перерос его. Он стал для меня… обузой в моем извечном стремлении нравиться тем, с кем я хотел бы иметь какие-то отношения. Здесь начинается честолюбие. И заканчивается наивность. Таковы правила игры внешнего мира.

Я знал, что Колин не откроет мне дверь. Но теперь также знал, что именно этого я и хочу. Хочу, чтобы Колин оставался внутри своего ограниченного, запертого пространства, а я был снаружи, где есть выход через дверь, а из нее видна следующая, и еще много-много незапертых дверей вдалеке. Я повернулся и пошел в класс. Урок должен был вот-вот начаться. Учитель протолкнулся мимо меня к доске и встал перед классом. Тони подмигнул мне, и я, да простит меня Господь, ответил ему тем же. В классе наконец было тепло. Я посмотрел на пустующую парту Колина и почувствовал… ничего не почувствовал. Ничегошеньки.

Мы сидим в парке с Ноджем, или, точнее говоря, Нождем. Это Джон наоборот, как вы догадались. Он вывел на пару часов детей своей сестры, Флоренс и Дилли, покататься на качелях в Рэйвенскорт-парке. С Дилли пришел ее друг Бен. Нодж любит детей, и одним из многочисленных хорошо развитых у него чувств ответственности является семейный долг. Мы сидим на скамейке и смотрим, как две сестрички, одна трех, другая четырех лет, качаются на качелях. Мы почти не разговариваем, и вдруг Нодж ни с того ни с сего спрашивает своим тихим, бесцветным, никаким, как будто внутренним голосом:

— Так зачем ты женишься?

Нодж всегда задает вопросы напрямую. Это его манера подавать себя: прямолинейный, открытый, без фальши.

Он курит «Крейвен Эй». Как обычно. Сомневаюсь, что он любит «Крейвен Эй»: они очень крепкие, у него от них кашель (я как-то попробовал затянуться — горло обожгло так, будто я проглотил горящую еловую шишку). Но «Крейвен Эй» — честные сигареты. Ведь это просто завернутый в бумагу курительный табак. Никаких спецэффектов, никаких скачущих по прериям ковбоев в шляпах. Что полностью соответствует имиджу Ноджа.

Сегодня на нем черные брюки, черные ботинки, серый свитер и болотного цвета ветровка. Мне кажется, Нодж никогда не носил никаких ярких цветов. По крайней мере, со времен школы. Даже на недавний маскарад, который я устроил (одеваться, понятное дело, надо было в героев мультфильмов), он явился в хорошо отутюженном сером, с маленьким хвостиком костюме Иа. (Я нарядился Поросенком Корнфредом из «Дакмена», и меня никто не узнал. Из Тони получился потрясающий Джокер из «Бэтмена», Колин тоже выглядел очень убедительно в костюме Батхеда. Или Бивиса?)

Как всегда, все чистое и отутюженное, будто только что из чистки. Нодж отличается точными движениями и умением элегантно — можно было бы сказать, красиво, если бы это не звучало абсурдно — курить. У него красивые руки, с длинными тонкими пальцами, не очень вяжущиеся с широким красным лицом.

У меня в руках банка содовой. Я отпиваю глоток, вытираю рот рукавом, оставляя на нем белую блестящую полоску сантиметров в десять. Кашляю и раздумываю, стоит ли отвечать, и если да, то насколько откровенно. Не знаю, насколько откровенно я могу ответить.

— А что? Тебе не нравится Вероника?

Нодж хмыкает и снова затягивается. Пальцы у него желтые.

— На самом деле нравится. Она очень хороша. И с головой у нее все в порядке. Я не это спросил. Я спросил…

Отгоняю от себя небольшое облачко дыма.

— Да помню я твой вопрос. Глупый вопрос. Почему все женятся?

— Я не спрашиваю, почему все женятся. Я спрашиваю, почему ты женишься.

— Точно так же я могу спросить тебя, почему ты не женишься.

— Это разные вещи. И вообще я первый спросил.

Непонятно, почему, начинаю злиться.

А между тем я по опыту знаю, что Нодж напоминает комнату, где живет эхо. Он сидит неподвижно, курит свои честные сигареты «Крейвен Эй», которые ему, я в этом уверен, совсем не нравятся, и либо слушает других, либо задает бестактные вопросы. Но попробуйте задать вопрос о его жизни, о том, что он думает, что чувствует, он просто пожмет плечами и уйдет от ответа, а дальше его неподвижность и давящее молчание заставят вас, бормоча, рассказать ему все, пока он будет честно дымить, как паровоз.

— ДЯДЯ ДЖОН!

Дилли, племянница Ноджа, бежит к нам и орет как резаная. Нодж не торопясь тушит сигарету и наклоняется к малышке. На лице появляется что-то наподобие нежности. Я удивлен. Не думал, что Нодж способен на подобные чувства. Нежные, я имею в виду.

— Что случилось, солнышко?

Она подпрыгивает и обвивает его шею руками, горько плача. Бен бегает по площадке за какой-то девочкой, которая уже была здесь, когда мы пришли, и с которой до этого никто из них не был знаком.

— Дядя Джон, Бен говорит… Бен говорит… он говорит… — Она не может вымолвить ни слова, задыхаясь от возмущения и злобы. — Он говорит, что не будет со мной дружить. У него теперь новая подружка. Они не хотят со мной играть.

Она снова начинает плакать, и Нодж обнимает ее.

— Значит, Бен просто глупый. Потому что ты здесь самая красивая, и если Бен не хочет с тобой играть…

— Мне все равно. Я сама не хочу с ним играть.

— Ну, что ты, милая. Это же не так.

— Нет, так! Так! И я больше ни с кем не буду дружить, никогда. Никогда.

Личико Дилли сморщивается. Нодж пожимает плечами, смотрит на меня. Бен радуется жизни, не обращая никакого внимания на горе Дилли, а возможно, и радуясь ее слезам. Он обнимает другую девочку, явно дразня Дилли. Она взглянула на них, потом отвернулась.

— Дилли, смотри. Качели освободились. Иди, покатайся.

Дилли расцветает. Она тут же разворачивается и направляется к качелям, лицо все еще мокрое от слез, под носом сопли. Бен по-прежнему не обращает на нее внимания. А Флоренс играет с еще одним маленьким мальчиком. Они держатся за руки и смеются. Нодж снова поворачивается ко мне, поднимает свои сросшиеся брови, как будто говоря: «Дети, разве их поймешь».