Филипп Майер - Сын

Отец мой не был религиозен, оттого, наверное, я и вырос язычником. Впрочем, он будто всегда чувствовал дыхание бледного коня у себя за спиной. Всегда считал, что последние времена близки. Сначала мы жили в Бастропе, выращивали кукурузу, сорго, разводили свиней, расчищали пустоши под посевы. Пока не явились новые поселенцы, из тех, что дожидались, пока минует угроза нападений индейцев. Они привели с собой законников, чтобы оспорить заслуги и права тех, кто осваивал эту землю и побеждал краснокожих. Первые техасцы получили свои владения, заплатив за них настоящую цену — цену человеческой жизни, а читать и писать большинство из них не умело. К десяти годам я выкопал уже четыре могилы. Вся семья мгновенно просыпалась, едва заслышав топот копыт, и когда гонец с очередными вестями появлялся на пороге — кого-то из соседей закололи, как свиней на колбасы, — отец заряжал ружье и вместе с гонцом растворялся во мраке ночи. Храбрецы умирают молодыми — эта поговорка в ходу у команчей, но справедлива она и по отношению к первым американцам в Техасе.

Целых десять лет мужественные техасцы справлялись в одиночку. Однако правительству очень нужны были новые люди, особенно люди с деньгами. Словно невидимый телеграф донес благую весть Старым Штатам: отныне эта страна безопасна. И в 1844 году у наших ворот появился первый чужак: стрижка от парикмахера, магазинная одежда, гнедая кобыла. Попросил зерна, потому как у его лошади копыта воспаляются от травы. Лошадь, которая не может есть траву, — такого я в жизни не слыхивал.

Два месяца спустя у Смитвиков отсудили их участок, а потом за гроши купили землю Хорнсби и МакЛеодов. К тому времени в Техасе было больше законников на душу населения, чем в любой другой части континента, и через несколько лет все первые поселенцы потеряли свои земли и вынуждены были двигаться дальше на запад, вновь на индейские территории. Вся эта знать, подло укравшая чужое, уже замышляла войну, чтобы покрыть свои грязные делишки и сохранить своих черных рабов; Юг был бы разорен и погублен, но Техас, дитя Запада, остался бы в целости и сохранности.

Тем временем тучи нависли над моей матерью, происходившей из старого кастильского рода. У нее были тонкие черты лица, но кожа смуглая, и эти новые пришельцы объявили ее окторонкой — у нее якобы 1/8 негритянской крови. Господа белые плантаторы гордились своим умением замечать такие вещи.

К 1846 году мы перебрались за границы поселений, на отцовский надел на реке Педерналес. Это были охотничьи угодья команчей. Здешние рощи никогда не слышали звука топора, земли были тучны, а звери, жившие на них, плодовиты. Густые травы почти в человеческий рост, жирный чернозем под ногами, а по склонам даже самых крутых холмов — море цветов. Совсем не то что нынешняя каменистая пустыня.

Диким скотом легко обзаводиться при помощи лассо, и уже через год у нас было стадо в сотню голов. Свиньи и мустанги тоже ничего нам не стоили, бери сколько хочешь. А в придачу — олени, дикие индюки, медведи, белки, иногда даже бизоны; в реке — рыба, утки и черепахи; сливы, дикий виноград, хурма, дикий мед — насколько богата была эта земля тогда, и как же она испоганена людьми ныне. Одна была проблема — сберечь в целости свой скальп.

3 марта 2012 года

Тихие голоса и шепот в полумраке. Она лежала в громадном зале, который сначала приняла по ошибке за церковь или судебную палату. Не спала, но все равно ничего не чувствовала, — так бывает, когда нежишься в теплой ванне. Поблескивали канделябры, в камине дымились поленья, вокруг мебель в стиле короля Джеймса и какие-то античные бюсты. На полу ковер, подаренный, должно быть, шахом. Интересно, найдут ли ее здесь.

Это был большой белый дом в колониальном стиле: девятнадцать спален, библиотека, гостиная и бальный зал. И она, и все ее братья родились здесь, но сейчас это просто место встречи семейства по выходным дням и праздникам. Прислуга до утра не вернется. Сознание оставалось ясным, но вот все прочее словно отключили, и в этом определенно кто-то виноват. Ей уже восемьдесят шесть, но хотя она и любила повторять, что ждет не дождется, когда наконец отправится в Землю Manana [4] Завтра (исп.). , это было не совсем искренне.

Самое важное — это человек, который делает то, что я велела. Именно так она сказала репортеру «Тайм», и ее портрет поместили на обложку — сорокалетняя, но все еще яркая и страстная, она стояла у своего «кадиллака» на фоне целого поля насосов, качающих нефть. Едва познакомившись с ней, люди мгновенно забывали, что имеют дело с маленькой хрупкой женщиной. Гипнотический голос и глаза — стального цвета, как старый револьвер, и холодные, как северный ветер; эффектная женщина, хотя и не красавица. Фотограф-янки сумел это передать. Он заставил ее расстегнуть блузку, а волосы взбил так, будто она выходит из открытого автомобиля. Не вершина ее могущества — до этого еще пара десятков лет, — но очень важный момент карьеры. Ее уже начали принимать всерьез. Человек, который сделал эту фотографию, умер. Никто не станет тебя искать , подумала она.

Да, именно так все и должно было случиться; даже ребенком она почти всегда была в одиночестве. Ее семья владела всем городом. Людей она не понимала. Мужчины, на которых она походила во всем, не желали ее общества. Женщины, на которых она не походила вовсе, улыбались слишком часто, смеялись чересчур громко и напоминали маленьких комнатных собачонок, предназначенных лишь для населения интерьера. В этом мире не было места для таких, как она.

Прохладным весенним днем она, совсем еще девочка, лет восьми или десяти, сидит на террасе. А вокруг — насколько хватает глаз — зеленые холмы, и все это — насколько хватает глаз — земля МакКаллоу. Но что-то в картинке не так. Вот прямо на лужайке стоит ее «кадиллак», а старых конюшен, которые ее братец еще не успел спалить, уже почему-то нет. Я должна проснуться . Но тут заговорил Полковник, ее прадед. Где-то рядом и ее отец. Дед, Питер МакКаллоу, тоже был, но пропал бесследно, и никто о нем слова доброго не сказал ни разу, и поэтому она тоже его не любила.

— Думаю, в это воскресенье тебе следует появиться в церкви, — сказал отец.

Полковник же считал, что штуки вроде церкви — для черных и мексиканцев. Ему исполнилось сто лет, и он не упускал случая уведомить людей об их заблуждениях. Руки у него были крепкие, как шомпол, а лицо точно дубленая кожа, и люди говорили, что если он вообще может упасть, то только в собственную могилу.

— Эти священники, — говорил Полковник, — если не ухлестывают за вашими дочерьми, не сжирают всех жареных цыплят и пироги из ваших холодильников, то непременно объегоривают ваших сыновей.