Александр Попов - 54 метра

В этом месте ничего такого не происходило. Казалось, жизнь тут идет гораздо медленней и размеренней, чем в городе. Каждый занимался своим делом. Одни драили палубу. Другие натирали до блеска медные пороги и барашки иллюминаторов. Третьи убирались в туалетах. Четвертые, свисая в специальных люльках, мыли корпус корабля. Офицеры пили. А клопы кусали Вишняка. Никого не кусали, кроме него. Вишне было от этого обидно. И все ему сочувствовали и пытались хоть чем-нибудь помочь. Клопы водятся в белье? Поменяли белье. Клопы водятся в матрасе? Поменяли матрас. Может, они в обивке кровати водятся? Переложили Вишняка на другую. Но клопы всегда находили его и кусали, а Вишня чесался и мазался йодом. «Это любовь», — подумали мы и оставили их отношения в покое. Сами разберутся.

Однажды СААВЕЙ хотел выкинуться в иллюминатор, пытаясь свести счеты с жизнью и заодно спасти свои носки, улетевшие в море. Но его поймали в последний момент за огромные ступни-ласты, дали несколько затрещин. И уже сами хотели выкинуть САКУ в порыве переживаний за его судьбу, но либо СААВЕЙ передумал, упираясь во внутренний борт корабля, либо мы не смогли скоординировать свои действия и попасть в малое пространство «окошка» извивающимся червяком СААВЬОМ. Больше всего помогал, руководя проектом, Парамон. У них там тоже своя любовь.

Еще на корабле не было вентиляции. В целях экономии энергии, которую отключали командиры сей случайно не затонувшей калоши. Поэтому тем, кому «повезло» жить ниже ватерлинии (например, мне), в помещениях без иллюминаторов, приходилось дышать в основном углекислым газом, выдохнутым несколько дней назад. При желании пукнуть обитатель нашей норы всегда выходил на трап, осознавая всю масштабность поражения и самоубийственность поступка в случае исполнения на месте. Казалось, воздух столь влажен и плотен, что из него можно скомкать невидимый снежок и запустить в товарища. Горячий комок чувствуется при попадании, как материальный предмет и обтекает, обжигая твое тело. Спать в этих условиях оказалось невыносимо. Мы мочили простыни ледяной водой и накрывались ими, пытаясь уснуть. Через час снова вставали, умывались и мочили постель. Еще через час повторяли процедуру. И так всю ночь.

Один раз, устав от подобных гонок за Оле Лукойе (сказочным персонажем, дарящим сны), я вышел ночью на палубу. Корабль казался безлюдным. Я стоял, завернутый в простыню, и вдыхал безумно сладкий воздух, от которого приятно кружилась голова. Как, оказывается, приятно дышать полной грудью морской свежестью, после стольких часов заточения без кислорода. Ветер раздувал простыню, которую я держал обеими руками на шее, и превращал ее в плащ супер-героя, несущегося сквозь тернии к звездам. В свинцово-черном небе сквозь тучи били молнии, похожие на огромные перевернутые ветвистые деревья. Гром раскатами с треском рвал незримую оболочку нашего мира. Чайки плавали на поднимающихся волнах, крича о потерянном покое, словно дети, у которых отобрали любимую игрушку. Их похожий на плач гогот нагнетал растущую в воздухе тревогу. Белые гребешки волн вздымались над толщей морской воды, покрытой рябью-чешуей от порывистого, шквального ветра. В мире носился запах незримого апокалипсиса. А я стоял на носу корабля, дышал и почему-то плакал. Может это оттого, что, оставшись наедине с прекрасной стихией, из-за излишней романтики, с которой я сейчас оказался здесь, я на секунду стал самим собой. Почему? Почему многое в жизни не так, как хотелось бы? Может, пришел мой черед задавать такие вопросы этой жизни и искать самому на них ответы?

Р.S. — Ветер, забери мои слезы… Волны, размойте мою тоску… Заберите меня к себе…

Говорят, учиться лучше на ошибках других. Для этого мы с младших классов изучаем историю. Читаем познавательную литературу. Анализируем происходящее. Ругаем правителей и царей. Ругаем ошибки других людей. Ругаем целые народы, обвиняя их в наших несчастьях. Ругаем Гидрометцентр. Но давайте смотреть на мир реально. Человечество существует давно и так ничему не научилось. Мы изобрели машины и компьютеры. Научились пересекать огромные расстояния за считанные часы. Лезем в космос, потому что одной Земли нам уже мало. Казни на центральной площади по праздникам поменяли на передачи по телевизору как более гуманные (хотя это еще вопрос). Боремся со смертностью и голодом, противясь законам природы. Истребляем целые виды животных по своей прихоти. Вырубаем вековые деревья, чтобы проложить очередную магистраль. Снова ругаем кого-то еще, хотя уже не замечаем, что этот кто-то давно стал нами. Мы так и остались изощренными и жестокими обезьянами-убийцами, которые слезли с дерева и убили другую мартышку размером меньше себя из-за банана палкой, валявшейся неподалеку. А потом археологи найдут сей «артефакт» и обзовут его первым орудием труда. Вдумайтесь, первый труд был направлен на уничтожение себе подобных существ. И неважно, что хвоста у нас давно нет. Все в этом мире осталось по-прежнему…

На протяжении всей учебы я наблюдал метаморфозы, происходившие почти с каждым. Ненависть и злоба, поселившаяся в груди людей на первом курсе от издевательств и унижения, давшие ростки еще тогда, сейчас, на третьем, полностью оплетала телесную оболочку, делая из них таких же чудовищ, которые начинали поступать точно так же, как поступали с ними. Маленькая власть и такой же маленький пьедестал в море негатива вкупе с преимуществом в физическом развитии порождали семнадцатилетних уродов в глазах нового первого курса. И снова били «лосей». И снова «пробивали фанеру». И снова отбирали деньги и продукты. Не знаю точно, но сугубо по моему мнению, мне досталось больше всех их в двухгодичном прошлом, и поэтому я помнил.

Я четко помнил госпиталь, набитый ранеными солдатами из Чечни с пустыми, ничего не выражающими глазами. Они осознавали, что теперь стали инвалидами. Тяжело стать инвалидом в восемнадцать или девятнадцать, когда вся жизнь впереди. Переработанный материал, протухшее пушечное мясо — вот как они называли себя, понимая, что их пособие на остаток жизни будет меньше прожиточной нормы обычного человека. Будто чиновники, высчитывающие размер пособий, считали, что если человек лишается обеих ног, то и есть он будет меньше здорового. Они били меня, а я их ненавидел. Они, напившиеся растворителя стекла «Снежинка», еще сильней били меня, а я еще сильней их ненавидел (тогда).

Но могу рассказать вам интересную историю об одной девушке. Она росла обычной девчонкой. Ходила в школу, общалась с друзьями. Постепенно взрослела. Пришло время, и она влюбилась. Немного погодя, она вышла замуж. Все было хорошо, они были молоды и счастливы. Каждый клялся в любви друг другу в горе и в радости. Они ждали второго ребенка, его повысили на работе, все родственники не могли нарадоваться, глядя на счастье обоих… При родах из-за врачебной ошибки у нее отнялись ноги. Навсегда. Ей было двадцать два, когда она, не бывая на войне, стала инвалидом. Муж запил, жалея себя, и ушел от нее. Навсегда. И казалось бы, ей нужно было сдаться и понять, как несправедлива жизнь. Или всю жизнь обвинять мир в его несовершенстве и завидовать здоровым людям. Но она собралась и начала новую жизнь, полную любви и счастья, которые она дарила детям и близким ей людям. Представляете, человек, которому каждый день нужно сражаться с обстоятельствами, являющимися для других обычными вещами, счастлив больше, чем любой здоровый человек. Элементарные для любого из нас вещи были для нее очередной вершиной, которую приходилось покорять изо дня в день… Сейчас у нее взрослые хорошие дети, и она вышла замуж за достойного человека, занимается прыжками с парашютом и стрельбой. Возможно, вы скажете: «Неправда! Такого не бывает!» Нет, все это правда. Это моя крестная мама, и зовут ее Наташа. И она самый добрый человек на свете.