Хари Кунзру - Без лица

История первых лет существования княжества полна неясностей, хотя известно, что спустя 1122 года после перехода пророка Мухаммеда из Мекки в Медину и спустя два года после смерти Завоевателя Мира, императора Аламгира, мелкий могольский генерал по имени Алауддин Хан оказался брошенным на произвол судьбы в пенджабских холмах — в компании своей лошади. После того как он запутался в интригах Делийского суда, его сослали в Пенджаб с миссией умиротворения сикхов, которые, несмотря на целый каталог приманок, включающих пытки и обезглавливание их девятого гуру, необъяснимо отказывались обратиться в ислам и признать власть Моголов.

Путешествуя верхом по холмам, генерал Алауддин обнаружил, что потерял вкус к войне. Будучи дипломатом по натуре, он никогда всерьез не наслаждался боем и всегда пытался минимизировать свое в нем участие. Это стало относительно легко делать благодаря развалу могольского правительства после смерти Старика. Приказы не доходили до мест. Дели, по слухам, был охвачен жестокой борьбой за власть, а армия Пенджаба давным-давно перестала быть единым целым. Оказавшись в изоляции от других командиров, Алауддин ограничивался эпизодическими перестрелками и налетами на караваны. На протяжении нескольких месяцев он и его люди довольствовались тем, что бродили по плодородной сельской местности, освобождая крестьян от запасов зерна и скота.

Это была здоровая жизнь на свежем воздухе, и можно представить, как генерал, подобно многим поколениям британских солдат после него, наслаждался свежестью пенджабского утра и обильными запасами дичи. В тот день, когда он осознал, что война больше не для него, он набрел на хижину отшельника. Святой благословил его и пригласил войти, высказав предположение о том, что, если Алауддин не хочет больше воевать и не хочет возвращаться, чтобы принять участие в оргии предательств и отравлений в Дели, ему стоит основать собственное княжество. План выглядел разумным, и посему (скрестив пальцы от сглаза) Алауддин Хан разрушил хижину отшельника, объявил это место Фатехпуром («городом победы») и сделал себя его навабом.

Первый век Фатехпура был тревожным. Его земля неудачно расположилась на традиционном пути вторжений из Афганистана, и только благодаря выплате изрядной дани персидскому Надир-Шаху, а позднее поколениям мародерствующих афганцев, сикхов, остаткам могольской армии и маратхам навабы ухитрялись сохранить если не гордость, то хотя бы свою территорию в неприкосновенности. Когда королева Виктория была провозглашена императрицей Индии, одиннадцатый наваб присутствовал на торжествах и в конце концов добился того, чтобы его княжество признали в качестве государства, достойного залпа из одиннадцати орудий. Этим он гарантировал себе, что впредь его потомки будут занимать одно из первых мест в великом списке старшинства, который управляет всеми официальными мероприятиями в Британской Индии — от непритязательнейшего чаепития в Ассенизационном департаменте до надменнейшего королевского приема.

И в эти дни, по прибытии на непосредственно управляемую британскую территорию (в нескольких милях пути) или другие королевские земли, наваб Фатехпура высылает вперед слугу, чтобы убедиться, что одиннадцать орудий готовы к салюту. Если не готовы, визита не будет. Как бы велика ни была эта честь, она, о чем никогда не забывает наваб Мурад, намного меньше, чем двадцать одно орудие, обеспеченное сказочно богатому и влиятельному Низаму из Хайдарабада, — хотя и отрадно больше, чем девять, причитающихся ближайшему навабу из Лохара, еще одного пенджабского мусульманского княжества, с которым наш наваб поддерживает вежливое соперничество.

Строительство нового дворца, на некотором расстоянии от того, что сейчас представляет собой город Фатехпур, было наиболее амбициозным проектом, предпринятым династией Хана. Этому же проекту государство обязано усиленным присутствием британцев. Благодаря «огромным и неоправданным» затратам, которые повлекло строительство (эти слова принадлежат сэру Персивалю Монткриффу, первому резиденту), в правительстве Индии радостно пришли к заключению о том, что навабы вскоре продемонстрируют собственную неспособность управлять, таким образом, давая Британии возможность аннексировать Фатехпур «на благо народа». Соответственно тринадцатый наваб был вынужден мириться с постоянным административным вмешательством. Несмотря на то что наваб Мурад все еще правитель, он не может завязать шнурки на ботинках без согласия представителя королевской власти. Отсюда вывод — майор не на шутку влиятельный человек.

Даже с учетом того, что аша притупляет чувства Прана, его переживания все еще болезненны. Будто поваленное дерево молотит его по спине. Но все это происходит словно на расстоянии, и сигналы боли, долетающие до его мозга, похожи на праздничные открытки: краткие, запоздалые и милосердно оставляющие в тени реальные чувства отправителя. Его голова втиснута в пыльные черные простыни, так что он не может видеть багрового лица мужчины, который трудится за его спиной. Однако он осознает, что ритм ударов прерывается ритмом шлепков по ягодицам и регулярными охотничьими выкриками в полный голос. По мере того как возбуждение майора нарастает, «Ату!» сменяется «Оп! Оп! Оп!», и кровать стонет от усилий сохранить структурную целостность.

Возможно, у кого-то появится соблазн рассмотреть ситуацию в политическом аспекте. В конце концов, это первый прямой контакт Прана с системой имперского управления. Садисты, матери уязвимых девочек-служанок или люди с явной склонностью к возмездию предпочтут назвать это космической справедливостью. Согласно традиции последствия поступков этой жизни будут ощутимы только в следующей, когда быстрая межинкарнационная сверка перемещает нас по эволюционной счетной доске вниз, к бабочке-большеглазу, собаке и рыбе, или наверх, к брахманности [62] Брахманность — философский термин; слияние с Абсолютом, достижение «души мира» (брахмана) и выход из цикла реинкарнаций. и итоговому выходу из цикла действий и страданий. Учет деяний Прана происходит с необычайной скоростью.

Пьяный, слабый сердцем и хронически одышливый майор не годится на роль сексуального гиганта. Время от времени ему нужна передышка, и именно в одну из таких пауз Пран замечает, что в неприметной черноте дальней стены Китайской комнаты приоткрылась крышка люка. Спустя мгновение объектив складной фотокамеры высовывается из отверстия вместе с рукой, придерживающей маленький металлический лоток с порошком магния. Как по сигналу, майор решает продолжить свои действия, но, вспотев от сексуального усердия, принимает внезапное тактическое решение и освобождается от своего мундира, отбрасывая его прочь с энергичным «Улюлю!». Именно в тот момент, когда встревоженный Фотограф изготовился сделать снимок, обзор ему закрывает мундир; нога Фотографа соскальзывает с табуретки, и смесь для вспышки рассыпается по всему его ачкану.