Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца

Оланна еле сдержала смех — Угву всегда угадывал, если она притворялась спящей.

— Что ты приготовил? — спросила она, открыв глаза.

— Рис джоллоф. — Угву снял с блюда крышку. — С помидорами — свежими, прямо с огорода.

— Малышка уже поела?

— Да, мэм. Она на улице, играет с детьми доктора Океке.

Оланна взяла вилку.

— Завтра я вам приготовлю фруктовый салат, мэм, — сказал Угву. — За домом поспела одна папайя. Пускай еще денек повисит, а завтра с утра пораньше сорву, пока птицы не склевали, и сделаю салат с апельсинами и молоком.

— Спасибо.

Угву стоял, дожидаясь, пока Оланна начнет есть. Оланна поднесла ко рту вилку и, закрыв глаза, попробовала рис. Он удался, как и все, что готовил Угву, но Оланна не чувствовала вкуса — слишком долго она ничего не ела, кроме таблеток, похожих на мел. Сделав глоток воды, она попросила Угву унести поднос.

Оденигбо оставил на столике у ее кровати длинный лист бумаги, с печатным заголовком вверху: «Мы, сотрудники университета, требуем отделения от Нигерии в целях безопасности» — и столбиком подписей внизу. «Я ждал, пока ты окрепнешь и сможешь подписать; письмо я передам местным властям в Энугу», — объяснил Оденигбо.

Когда Угву вышел, Оланна взяла ручку, поставила подпись и пробежала письмо глазами, нет ли ошибок. Их не оказалось, но отправить письмо не пришлось: о выходе из федерации объявили в тот же вечер. Оденигбо включил приемник погромче. Голос Оджукву узнать было легко — звучный, приятный, мужественный:

Дорогие соотечественники, граждане Восточной Нигерии! Признавая высшую волю Всемогущего Бога над всем человечеством, зная о вашем долге перед будущими поколениями, сознавая, что ни одно правительство за пределами Восточной Нигерии более не способно защитить ваши жизни и имущество, твердо намереваясь разорвать все политические и иные узы между вами и бывшей Республикой Нигерией и имея право от вашего имени провозгласить независимость Восточной Нигерии, отныне торжественно объявляю территорию, известную как Восточная Нигерия, вместе с континентальным шельфом и территориальными водами, независимой, суверенной республикой Биафра.

— Это начало новой жизни! — Оденигбо больше не сюсюкал, а говорил своим обычным голосом, густым, решительным. Он снял очки и, схватив Малышку за ручонки, пустился с ней в пляс.

А Оланну пробирал озноб. Она ждала независимости, но теперь, когда независимость объявили, это событие не укладывалось в голове. Оденигбо с Малышкой все кружились, Оденигбо фальшиво пел песенку, которую сочинил на ходу: «Начало новой жизни, ура, ура, начало новой жизни!» Малышка смеялась в блаженном неведении. Оланна смотрела на них, стараясь не думать о будущем, целиком сосредоточившись на текущей минуте, остановив взгляд на пятне от кешью на платье Малышки.

Митинг проходил на площади Свободы, в центре университетского городка. Преподаватели и студенты пели, кричали, среди людского моря раскачивались транспаранты.

Не сдвинуть с места нас, Как древо над волнами, Мы выстоим, прогоним прочь врагов. Мы выстоим, Оджукву с нами! Мы не отступим, с нами Бог!

Они пели, покачиваясь из стороны в сторону, и Оланне представилось, что деревья — манго и гмелины — тоже плавно качаются в такт. Солнце палило факелом, но с неба сыпал слепой дождик, и тепловатые капли, падая ей на лицо, мешались с потом. Малышка сидела у Оденигбо на плечах, размахивая тряпичной куклой, и Оланну переполняло счастье. Угву стоял рядом, с плакатом: «Боже, благослови Биафру». Они биафрийцы. Она биафрийка. Мужчина у нее за спиной рассказывал, как торговцы на рынке танцевали африканскую румбу и бесплатно раздавали отборные манго и арахис. Его собеседница сказала в ответ, что сразу после митинга сбегает на рынок посмотреть, чем можно поживиться даром, и Оланна, повернувшись к ним, засмеялась.

Студент-активист что-то выкрикнул в микрофон, и песни смолкли. Несколько молодых людей вынесли гроб с надписью мелом: «Нигерия», подняли с шутливо-торжественным видом, а затем поставили на землю, сняли рубашки и принялись копать. Когда гроб опускали в неглубокую яму, в толпе раздались возгласы — они нарастали, покуда не слились в единый согласный хор. Кто-то крикнул: «Оденигбо!» Студенты подхватили: «Оденигбо! Вам слово!»

Оденигбо вскарабкался на помост, размахивая флагом Биафры: красная, черная и зеленая полосы, а в центре — половина желтого солнца.

— Родилась Биафра! Мы поведем за собой черную Африку! Мы будем жить в мире! На нас никогда больше не нападут! Никогда!

Оденигбо поднял руку, и Оланне вспомнилась вывихнутая рука тети Ифеки, когда та лежала в луже крови, густой, темно-красной, почти черной. Может быть, тетя Ифека видит сейчас всех людей, собравшихся здесь; или не видит, если смерть — лишь забвение. Оланна тряхнула головой, гоня прочь тяжелые мысли, и крепко прижала к себе Малышку.

После митинга Оланна и Оденигбо поехали в университетский клуб. На хоккейной площадке собрались студенты и жгли на костре бумажные чучела Говона; в ночном воздухе клубился дым, мешаясь с их голосами и смехом. Оланна, глядя на них, с радостью осознала, что все они испытывают то же, что и она, и Оденигбо, — словно в их жилах течет не кровь, а расплавленная сталь, словно они могут ступать босиком по раскаленным углям.

Ричард не ожидал, что разыскать семью Ннемеки окажется настолько просто: когда он приехал в Обоси и заглянул в англиканскую церковь, миссионер сказал, что они живут совсем рядом, в некрашеном доме среди пальм. Отец Ннемеки оказался низеньким и очень светлым — кожа его отливала медью; серовато-карие глаза блеснули, когда Ричард заговорил на игбо. До того мало было в нем сходства с высоким темнокожим таможенником из аэропорта, что Ричард даже на миг опешил, подумав, что ошибся домом. Но, услышав его голос, когда старик начал благословлять орех кола, Ричард живо вспомнил тот жаркий полдень в аэропорту и утомительную болтовню Ннемеки перед приходом солдат.

— Тот, кто приносит орех кола, дарует жизнь. Да продлится жизнь твоя и твоей семьи, да продлится жизнь моя и моей семьи. Да сядут бок о бок орел и голубь, и несдобровать тому из них, кто решит, что другому не место рядом. Господи, благослови этот орех именем Иисуса.

— Аминь, — отозвался Ричард.

Он находил в старике все больше сходства с сыном. И движения отца, когда тот разламывал орех, до странности напоминали жесты Ннемеки, и нижняя губа точно так же выдавалась вперед. Ричард дождался, пока съели орех и вышла мать Ннемеки в черном, и лишь тогда сказал:

— Я видел вашего сына в аэропорту Кано в день его гибели. Я говорил с ним. Он рассказывал о семье, о вас. — Ричард запнулся. Предпочтут ли они услышать, что их сын принял смерть спокойно, — или что он боролся за жизнь, бросился на дуло винтовки? — Он рассказал о своей бабушке из Умунначи, известной травнице, — ее средство от малярии славилось на всю округу, и он мечтал лечить людей, как она.