Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца

— Мы все еще пытаемся завести ребенка?

Глаза Оденигбо за стеклами очков расширились.

— Конечно, пытаемся, нкем. Или… уже нет?

Оланна не ответила. Смутная печаль переполнила ей сердце при мысли о том, как они поступили друг с другом, и все же ее не покидало ощущение свежести, новизны — отныне они вместе на новой основе.

Зашел Угву убрать со стола.

— Принеси-ка мне бренди, друг мой, — попросил Оденигбо.

— Да, сэр.

Когда Угву принес бренди и ушел, Оденигбо сказал:

— Я попросил Ричарда больше не приходить.

— Почему?

— Я встретил его на улице у здания факультета, и выражение его физиономии мне совсем не понравилось, так что я проводил его до самой Имоке-стрит и отчитал как следует.

— Что ты ему сказал?

— Не помню.

— Помнишь. Просто не хочешь говорить.

— Не помню.

— Кто-нибудь еще там был?

— Его слуга как раз вышел из дома.

Они сидели на диване в гостиной. Оденигбо не имел права оскорблять Ричарда, срывать на нем зло, но Оланна его поняла.

— Я никогда не винила Амалу, — сказала она. — Это тебе я доверилась, и никто чужой без твоего позволения не мог разрушить это доверие. Я виню только тебя. И ты должен злиться на меня, а не на Ричарда.

Оденигбо молчал так долго, что Оланна уже не надеялась услышать ответ, но он вздохнул:

— Если бы я мог на тебя злиться!

Его беззащитность растрогала Оланну. Опустившись перед ним на колени, она расстегнула ему рубашку и покрыла поцелуями его мягко-упругий живот. Расстегнула молнию на его брюках, округлив губы, втянула его, и он тут же набух у нее во рту. Слегка ныла челюсть, широкие ладони лежали на ее макушке — все волновало ее. Потом она спохватилась: «Боже, Угву, наверное, нас видел».

Оденигбо отвел ее в спальню. Они молча разделись и вместе встали под душ, прижимаясь друг к другу в тесноте ванной. Мокрые и разомлевшие, легли в постель. Его дыхание отдавало бренди, и Оланна едва не сказала, что старые добрые дни вернулись, но промолчала, зная, что он чувствует то же самое, и не желая нарушить объединявшее их молчание.

Когда Оденигбо уснул, обняв ее и всхрапывая, Оланна встала с постели и позвонила Кайнене. Нужно было убедиться, что Ричард не проболтался. Вряд ли его испугала брань Оденигбо, но кто знает?

— Кайнене, это я, — начала Оланна, когда сестра взяла трубку.

— Эджимам, — отозвалась Кайнене.

Давно не называла она Оланну сестренкой. У Оланны потеплело на душе и от ее слов, и от голоса, звучавшего, как обычно, суховато, будто разговор с Оланной для Кайнене — наименьшая из всех забот, но все-таки забота.

— Звоню сказать kedu, — продолжала Оланна.

— Все хорошо. Знаешь, который час?

— Я не думала, что уже так поздно.

— Ты помирилась со своим бунтарем?

— Да.

— Слышала бы ты, как о нем отзывалась мама! На этот раз он дал ей хороший повод. Разве он не нарушил основных принципов социализма, обрюхатив представительницу низших слоев?

— Ладно, дам тебе поспать.

Чуть помолчав, Кайнене весело попрощалась:

— Ngwanu, до свидания. Спокойной ночи.

Оланна положила трубку. Можно было догадаться, что Ричард не признается Кайнене — их чувства вряд ли выдержат испытания. И пожалуй, даже к лучшему, что он перестанет приходить в гости.

Амала родила девочку. В субботу, когда Оланна с Угву пекли банановые пирожки, раздался звонок в дверь, и Оланна тотчас догадалась: принесли весть от Матушки.

К дверям кухни подошел Оденигбо, спрятав руки за спиной.

— О ти nwanyi, — сообщил он тихо. — Она родила девочку. Вчера.

Оланна не подняла глаз от миски с размятыми бананами — не хотела, чтобы Оденигбо видел ее лицо, угадал ее одновременное желание расплакаться, ударить его и принять неизбежное.

— Сегодня же едем в Энугу, надо убедиться, что с ней и ребенком все хорошо. — Оланна поднялась. — Угву, заканчивай скорей.

— Да, мэм.

Две пары глаз следили за ней. Оланна чувствовала себя актрисой, чья родня ждет от нее блестящего выступления.

— Спасибо, нкем. — Оденигбо попытался обнять Оланну, но та уклонилась.

— Сбегаю в ванную.

Всю дорогу оба молчали. Оденигбо поглядывал на Оланну — видно, хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать. Оланна смотрела прямо перед собой и лишь однажды взглянула на Оденигбо. Она чувствовала себя выше, лучше него. Возможно, ее нравственное превосходство было мнимым, но иначе ей не справиться со своими чувствами теперь, когда чужая женщина родила от него ребенка.

Оденигбо заговорил, когда ставил машину напротив больницы.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

Оланна распахнула дверцу.

— О сестре Аризе. Еще и года не прошло, как она замужем, а думает только об одном — как бы скорей забеременеть.

Оденигбо не ответил. Матушка встретила их у входа в родильное отделение. Против ожиданий Оланны, она не приплясывала от радости, глаза не искрились насмешкой — морщинистое лицо было хмуро, улыбка, с которой она обняла Оденигбо, вышла натянутой. В воздухе пахло лекарствами.

— Матушка , kedu? — спросила Оланна. Ей хотелось выглядеть хозяйкой положения.

— Все хорошо.

— Где ребенок?

— В палате для новорожденных.

— Сначала навестим Амалу, — распорядилась Оланна.

Матушка провела их в одноместную палату. На кровати, застеленной линялой простыней, лежала лицом к стене Амала. Оланна старалась не смотреть на ее живот — ей была невыносима мысль, что в этом теле еще недавно рос ребенок Оденигбо. На тумбочке у кровати стояли печенье, баночка глюкозы и стакан воды.

— Амала, к тебе пришли, — окликнула ее Матушка.

— Здравствуйте, нно, — проговорила Амала, но не повернулась.

— Как себя чувствуешь? — спросили Оденигбо и Оланна почти хором.

Амала что-то буркнула в ответ.

Оланна готовила себя к этому событию много месяцев, и все равно, глядя на Амалу, ощущала в душе мертвенную пустоту. Она никогда до конца не верила, что этот день наступит.

— Пойдем взглянем на ребенка, — сказала она.

Когда они с Оденигбо направились к двери, Амала не посмотрела им вслед, не шевельнулась, не показала ни жестом, ни взглядом, что слышала их.

В палате для новорожденных медсестра попросила их обождать. Сквозь жалюзи видны были ряды кроваток и множество орущих младенцев, и Оланна испугалась, что медсестра перепутает, принесет не того ребенка. Но ребенок оказался тот самый: густые мягкие кудряшки, темную кожу, широко расставленные глаза не спутаешь ни с чем. Кроха совсем, два дня от роду, а уже вылитый Оденигбо.

Медсестра протянула завернутую в белое пушистое одеяльце девочку Оланне, но та указала на Оденигбо:

— Дайте отцу подержать.

— Знаете, что мать не желает к ней прикасаться? — сказала медсестра, протягивая ребенка Оденигбо. — Даже не притронулась к ней. Девочке взяли кормилицу. — Медсестра собиралась что-то добавить, но тут зашла молодая пара, и она поспешила навстречу.