Чимаманда Адичи - Половина желтого солнца

— Непременно напиши, какие ужасы творили британцы в Кении, — сказала Оланна. — Они отрезали кенийцам яйца…

Ричард что-то промямлил и отвел взгляд. Надо же, какой скромный, сконфузился от слова «яйца». Оланна наблюдала за ним с кривой ухмылкой.

— Разве они не отрезали кенийцам яйца?

— М-м-м… Да.

— Вот и напиши. — Второй бокал Оланна пила не спеша, запрокидывая голову; прохладная влага струилась в горло. — Название у книги уже есть?

— «Корзина рук».

— «Корзина рук»?.. — Оланна поднесла бокал к губам, проглотила последние капли. — Мрачновато.

— Это книга о труде. Обо всем, что было достигнуто трудом, о железных дорогах и прочем, но и об эксплуатации, о злоупотреблениях предпринимателей в колониях.

— Вот как.

Оланна откупорила вторую бутылку. Налила сначала себе. Во всем теле она ощущала легкость, и голова была ясная; Оланна знала, чего хочет, и отдавала себе отчет в том, что делает. Она подошла к Ричарду, вдохнула его запах.

— Я… еще не допил.

— Вижу.

Оланна поставила бутылку на пол, провела пальцами по мягким золотистым волоскам на руке Ричарда. Не сравнить с порослью на теле Оденигбо, вообще никакого сравнения с Оденигбо. Ричард повернул голову, посмотрел на нее. Оланна коснулась его лица, приложила ладонь к щеке.

— Сядь со мной рядом, — сказала она.

Они сели бок о бок на полу, спиной к дивану. Ричард промямлил: «Мне пора» — или что-то вроде. Но Оланна знала: он не уйдет и, если она ляжет на колкий ковер, он ляжет рядом. Она поцеловала его в губы. Он с силой притянул ее к себе, но тут же отстранился. Слышно было его шумное, частое дыхание. Оланна расстегнула ему брюки, отодвинулась, чтобы снять их, и рассмеялась — стащить брюки помешали ботинки. Она сняла платье. Ричард лег на нее сверху, ковер покалывал ее голую спину, мягкие губы Ричарда обхватили сосок. Он не кусался, как Оденигбо, не проводил языком по ее коже так, что она забывала все на свете; он просто целовал ей живот.

Все изменилось, едва он вошел в нее. Двигаясь ему в такт, Оланна будто стряхивала оковы, рвалась на свободу с громкими, громкими криками. Когда все кончилось, на нее снизошло счастье, довольство, чуть ли не благодать.

Ричард почти с облегчением услышал печальную новость. Кончина сэра Уинстона Черчилля обеспечила ему предлог не ехать на выходные в Порт-Харкорт. Он пока не был готов к встрече с Кайнене.

— Конец твоей дурацкой шутке про Черчилля? — спросила по телефону Кайнене, узнав, что Ричард едет в Лагос на панихиду в британском посольстве. Ричард засмеялся, а потом представил, что она обо всем узнает и бросит его и он никогда больше не услышит ее насмешливый голос.

Прошло всего несколько дней, но даже от квартиры Оланны у него уцелело лишь смутное воспоминание. Он тогда уснул на полу в гостиной, а проснулся с тупой головной болью, стыдясь своей наготы. Оланна, полностью одетая, молча сидела на диване. Ричард смутился, не зная, следует ли поговорить о том, что случилось. Кончилось тем, что он повернулся и вышел без единого слова, не дожидаясь, пока сожаление на ее лице сменится неприязнью. Она не остановила свой выбор именно на нем, на его месте мог оказаться кто угодно. Ричард чувствовал это, даже когда держал ее нагую в объятиях, и все же ничто не помешало ему насладиться ее пышным телом, отзывчивым на ласки. Еще ни разу и ни с кем Ричарда не хватало так надолго.

Теперь он чувствовал горечь утраты. Его восхищение Оланной держалось на ее недоступности, он поклонялся ей издали, но после того, как ощутил вкус вина на ее губах, пропитался ее кокосовыми духами, будто лишился чего-то дорогого. Утратил мечту. Но страшнее всего было потерять Кайнене. Он решил во что бы то ни стало скрыть от нее правду.

Сьюзен сидела с ним рядом на панихиде и, стиснув руки в перчатках, прижималась к Ричарду, пока звучали отрывки из речей сэра Уинстона Черчилля. По окончании поминальной службы Сьюзен предложила выпить в клубе поло. Как-то раз она уже водила его туда и сетовала, сидя у кромки большого зеленого поля: «Черных стали сюда пускать всего несколько лет назад, зато сейчас они валят толпами — и ничего не смыслят в игре, уж ты мне поверь».

Они устроились на том же месте, у беленого ограждения. Трибуны были почти пусты, хотя на поле кипела игра, восемь игроков на лошадях носились за мячом, слышались крики и ругань. Сьюзен говорила тихо, исполненная скорби по человеку, с которым никогда не встречалась. Любопытно, рассказывала она, будто для Ричарда это была новость, что последним членом палаты общин, удостоившимся государственной церемонии похорон, был герцог Веллингтон. Обидно, что многие до сих пор не понимают, как много сделал Черчилль для Британии. И ужасно, что на панихиде кто-то осмелился сказать, что у матери Черчилля примесь индейской крови. Ричард не виделся со Сьюзен со своего отъезда в Нсукку. Несколько бокалов джина развязали ей язык, и она стала рассказывать, какой чудесный фильм о королевской семье видела в Британском Совете.

— Да ты меня не слушаешь! — вскоре спохватилась Сьюзен. Уши у нее покраснели.

— Слушаю, слушаю.

— Знаю я про твою зазнобу, дочь господина Озобиа, — продолжала Сьюзен; слово «зазноба» она произнесла с простонародным говором.

— Ее зовут Кайнене.

— Надеюсь, о резинках не забываешь? С этими людьми надо быть начеку, даже с самыми образованными. — Она вертела в руках бокал, размазывала капельки на запотевшем стекле.

Ричард вглядывался в бескрайний зеленый простор. С этой женщиной он никогда не знал бы счастья — жизнь была бы как паутина, дни сплетались бы в бесконечную пустоту.

— А у меня был роман с Джоном Блейком, — хохотнула Сьюзен. — Удивлен?

— Вовсе нет, — ответил Ричард, хотя в глубине души и впрямь удивился — не тому, что у Сьюзен был роман, а тому, что роман она завязала с Джоном, мужем ее близкой подруги Кэролайн. Но такова жизнь эмигрантов. Все здесь только тем и заняты, что соблазняют чужих жен и мужей — не по велению страсти, а чтобы скоротать душные дни под тропическим солнцем.

— Это пустяк, сущий пустяк, — продолжала Сьюзен. — Просто знай, что я хоть и жду, пока ты покончишь со своей грязной связью, но времени даром не теряю.

5. Книга: Мир молчал, когда мы умирали

Он пишет о голоде. Голод для Нигерии служил оружием в войне. Голод сломил Биафру, принес Биафре славу, помог Биафре просуществовать три года. Голод не оставил равнодушным остальной мир, вызвал волну протеста и демонстраций в Лондоне, в Москве и в Чехословакии. Благодаря голоду Замбия, Танзания, Берег Слоновой Кости и Габон признали Биафру, голод сделал Африку козырем для Никсона в предвыборной кампании, из-за голода в Биафре родители во всем мире просили детей не оставлять еду на тарелках. Голод заставил организации помощи тайком провозить в Биафру на самолетах продукты по ночам. Голод прославил многих фотографов. И наконец, из-за голода Международный Красный Крест назвал Биафру своей тяжелейшей работой со времен Второй мировой войны.