Б А - Введение в человечность

С Маринкой легко всегда было. Говорили мы буквально обо всем, много нового друг от дружки узнавали, радовались каждому мелкому приключению, смеялись до коликов в брюшной, так сказать, полости. Таня с Колей нашу дружбу одобряли, знали, что на гадости какие бы то ни было я не способен, да и чужим их девочку в обиду не дам.

А Наталья, меня, Леша, приревновала. К ребенку, представляешь? То ли завидно ей было, что меня окружающие любят за естественность и непосредственность, то ли наследственность ее подвела, но недобро она на меня как-то посматривать стала, мелкие пакости делала время от времени. Какие? Да ерунда! Рубашку не погладит - я на работу опоздаю, колбасы купит к завтраку, а ведь знает, что я своих не ем. Сама смотрит круглыми глазами, оправдывается, говорит, что забыла... Но из таких ведь мелочей, Алексей, и крупное горе может когда-нибудь вырасти. Я углы сглаживал, старался уколы мелкие не замечать. Мол, пройдет это, глупости временные, понимаешь?! Любил я ее, старался не огорчать... Но когда она меня по лицу ладонью ударила за то, что с ребенком гулял, я этого понять не смог. Ушел, в общем.

Ночевал на Московском вокзале. Точнее, не ночевал, а сидел в кресле и думал о своей круто изменившейся жизни. Что делать - не знал. Где жить - тоже. Может, домой вернуться? А что дальше? Нет, все равно жизни не будет. Надо что-то менять. Но что? Где я прокололся, что не так сделал, когда повел себя неправильно? Спрашивал я себя, а ответов не отыскивал. Не мог я найти просчетов в своем поведении и в глубине души чувствовал, что и не было их вовсе, и дело тут не во мне, а в Наташе, но верить своей интуиции отказывался...

А под утро пошел к Николаю. Может, он что посоветует, папаша все-таки. Благо, выходной день тогда был.

И пришел я, Леша, как оказалось, вовремя.

Глава седьмая, в которой над головами Николая и Сервеланта начинают сгущаться тучи

Дверь открыла Татьяна. Не поверишь, Леша, но я ее сразу и не узнал. Халатик поверх ночной рубашки, волосы не расчесаны, лицо вспухшее, глаза красные и тупые, как у нетрезвого поросенка.

- Привет, - говорю, - Таня. Ну и видончик у тебя! Случилось что?

- А, это ты, - равнодушно так отвечает, даже не поздоровавшись, - проходи. Никола на кухне. Он все сам тебе и расскажет... Тапки надень, грязно.

"Странно, - думаю, - с чего бы это у них и вдруг грязно. Таня дом всегда в образцовом порядке держит. А тут - на тебе! Точно, случилось что-то. Не с Мариной бы только".

Прошел в кухню. Коля за столом сидит в одних трусах, на столе пузырь ополовиненный, огурчики мятые на тарелочке. Я на часы посмотрел - восемь. Рановато для возлияний. Да и дико как-то Николая наблюдать в таком антураже.

- Здравствуй, - говорю, - Николай. Что у вас происходит такое. Татьяна, вон, на себя не похожа. Маринка-то спит еще?

- Здоров, - отвечает, глаз не подымая, - коль не шутишь. Марина у стариков ночует. Мы тут вдвоем празднуем закат Римской империи.

- Это какой такой, - удивляюсь, - империи? Объясни, Коль, что происходит?

- Садись, Змей, - отвечает, - выпьем по стопочке. Огурчики самосольные, последнего урожая.

Тяпнули мы как полагается, ну, Леша, его и понесло.

- Ты, - говорит, - Макарыча помнишь?

Я в ответ киваю, а сам думаю, к чему это он про старого маразматика вспомнил?

- Так вот, - продолжает, - объявился дорогой и любимый товарищ Тычков в славном городе Москва. И не где-нибудь, Сервелантушка, а нашем ведомственном министерстве. Знаешь, кто он теперь?

- Откуда, Николай, мне знать такие подробности?

- Не откуда, это верно. Поэтому, слушай. Наш Макарыч теперь шишка большая и крепкая. Кедровая, можно сказать, шишка. В замах у самого министра сидит, научные исследования курирует, то бишь, как ты уже, наверное, догадываться стал, и наш институт у него под колпаком...

Помолчал с минуту, стопки наполнил. Выпили. Закусили. Снова заговорил:

- И все бы это хрень на постном масле, Сервелант. Плевать мы на каких-то кураторов из Москвы хотели, но появилось тут одно неприятное обстоятельство...

- Что за неприятное обстоятельство? - спрашиваю, а сам понять пытаюсь, куда он клонит.

- А то, - отвечает, - что академику, директору нашему и Таниному отцу, через неделю семьдесят пять лет исполняется. Чуешь, откуда ветер дует?

- Нет, не чую пока.

- Ну, так почуешь сейчас. Вчера старику из министерства звонили, спрашивали, какой подарок к знаменательному событию тот получить желает. А на прощание добавили недвусмысленно, что неплохо было бы в целях экономии бюджета совместить празднование юбилея с присвоением многоуважаемому академику звания персонального пенсионера союзного значения.

- И что? - понять не могу.

- Да то, - огрызнулся и аж по столу кулаком мой Коля треснул в раздражении, - что старика на пенсию отправляют, нового директора нам ставят. Угадай теперь, кого?

Тут-то, Леша, до меня дошло. И страшно стало, мурашки по позвоночнику к самому кобчику стремглав понеслись. Но уточнить-то надо, поэтому отвечаю, но вопросительно:

- Тычкова? - а самому уж вовсе нехорошо стало.

- Тычкова... Сгоняй, Змей, еще за бутылкой. Только тихо, чтоб Танька не слышала.

Вот такие дела, Леша. Я уж про Деда Мороза злобного и знать забыл, а тут - вот он, красноносый, откуда вылез. Прям, кинжал пониже спины. Неприятность грандиозная, но, может, мимо пронесет? Ведь институтом-то командовать кандидата наук кто поставит? Надо Коле намекнуть, может он не знает? Хотя...

Шел я в магазин и думал - верно говорят, что беда не приходит одна. Я-то совета пришел просить, как в ситуации моей лучше поступить, а тут события вон как складываются. Не до меня сейчас Коле, не до меня. Тычков - гадина злопамятная. Он Чудову не простит, что тот его место занял, когда его, алкаша дрянного, в психушку с оркестром прямо с работы препроводили. Эх, пронесло бы мимо...

Бутылку я взял, вернулся в квартиру. Прохожу на кухню, а там нет никого. Посидел минут пятнадцать, думал, может Николай нужду справляет, не тревожил. Но никто ко мне не вышел. Тогда двинулся я по комнатам.

Коля спал в гостиной на диване. Татьяна стояла ко мне спиной у окна.

- Таня, - позвал я тихонечко. Она обернулась, - может, помочь чем, а?

Смотрит на меня, а у самой губа нижняя трясется и веко дергается - того и гляди заплачет милая женщина. Но Таня в руки себя, видимо, взять сумела, улыбнулась даже.

- Нет, - говорит, - Сервелант. Чем ты поможешь? Кто его знает, что теперь будет? Спасибо, конечно...

- А отцу? - спрашиваю.

- Что, отцу? Он на пенсию уйдет, на дачу с мамой переедут. Отец к такому повороту событий давно готов. Понимает, что не все время институтом командовать. Вот оно, время-то, и пришло. Так что, за отца моего не беспокойся. За Колю я боюсь. Если этот Тычков на папино место сядет, он первым делом Николая гноить начнет. Тварь та еще. А для Николы лаборатория... сам понимаешь... Куда он без нее? Не знаю, Сервелант, что предпринять даже. Ты уж его не бросай, ладно? У него кроме нас с Маринкой да тебя нет никого. С Сашкой они так, приятели. Друзьями никогда и не были.