Матиас Фалдбаккен - Кока-гола компани

Мома-Айша рассказала Грёппле о том, как Лониль компенсирует свое гиперактивное поведение. Грёппле нашел этот способ весьма хитроумным, если учесть пассивность и фобии, которыми Лониль страдал ранее. Примеров того, чтобы ребенок переходил непосредственно от полного нежелания разговаривать и двигаться к поведению, характерному при гиперактивности, он раньше никогда не наблюдал, утверждает он. И именно поэтому он рекомендовал Мома-Айше организованные спортивные занятия. «По фсей феройятности то, што мы ф своем неведении насываем гипеРРРактивностью, яфлйаэтся виРРРашением своего РРРода стРРаха пеРРетт пеРРРеходной фазой, наззванния котоРРРОму ми естше не знаем. И посему, та, я етинстфенно одно могу Вам пРРРедлошитть самим насстойательным обРРРасом фф катшестве саметшателной формы теРРРапии и каналисатсии той потРРРебности в бешшшеной актифности, котоРРРую пРРРоявлиаетт Лониль: а имменно саниаттия оРРганизованным споРРРтом; с утшэттом того, што оРРганизованный споРРРт ф большинстве слутшаефф каРРактэРРизиРРуэтсиа как окасываюштший штРРуктуРиРуюштший, диссиплиниРРуюштший, а такше и истоштшаюштшее силы востействие на малэнки дэтти. Такое востействие с високкой вэРРойатностью нэ окашетсиа бесполесним длиа Вашего синотшка Лониля». Не раз Мома-Айша — стоя за боковой, стыдясь того, что по ней сразу же было видно, что это она пришла с Лонилем; остальные родители видели явную связь между афро I и афро II на данной спортплощадке — на чем свет кляла и костерила Грёппле с его дурацкими ученостью и советами, в то время как Лониль на ее глазах демонстрировал провал за провалом. От спортивных занятий в группах и кружках быстренько пришлось отказаться; карьера Лониля в качестве командного игрока оказалась недолгой и болезненной. И, посовещавшись с Симпелем, она решилась пожертвовать угловым диваном. Он стал базой проявления Лонилевой гиперактивности. Да и диван-то, если честно, дрянь — гори он синим пламенем.

Симпель заставил себя частично привыкнуть к звукам ТЮП-ТЮП-ТЮП, не прекращающимся с 4–5 часов пополудня до 10–11 часов вечера и прерываемым лишь регулярными переключениями на звуки ВЖИК-ВЛСИК фломастерами по пластику. За вычетом перерывов на пачкание стен, которые (перерывы) Симпель научился ценить за относительные тишину и покой, всё время и силы Лониля уходят на прыгание. Его ножки с выпирающими мускулами не успокаиваются, пока не наступает дегидрация всего тела или что там еще. Симпель — не для-ради развлечения, а в состоянии безмерного раздражения — высчитал следующую среднюю цифру: 17.00 — 22.00 = 5 часов × 60 = 300 минут × 60 = 18 000 секунд): один прыжок в секунду соответствует 18 000 прыжков на диване каждый чертов день/вечер. Результат подействовал на Симпеля удручающе. «Какого черта, мать его за ногу, он заявляется домой и подскакивает по 18 000 раз на диване, если весь на хрен школьный день он мешком сидит на полу и корябает стены?», спрашивает он себя. «Это офигенно несправедливо». Мома-Айша заартачилась, когда Симпель пытался, три раза, предложить урезать Лонилю его порцию карпаччо, чтобы он от голода снизил активность. «Ти што, Симпель, хочиш голодом рибенок уморить, да, хочиш можит чтобы он совсем умер да, чтобы Лониль не был совсем, эта ты хочиш?» ответствовала Мома-Айша. А типичная ответная реплика присмиревшего и проигрывающего спор Симпеля звучит примерно так: «Да нееет же, ё-моё, нет, Мома-Айша, конечно нет, я просто думал, может, если ему как бы поменьше давать питания, у него и энергии убудет, ведь в доме, хрен знает, ни работать, ни просто находиться невозможно, когда мальчишка час за часом как нефтяной насос качает там на диване, ничего я плохого не думал, ну должно же и у нас, блин, оставаться право на жизнь, даже если мы совершили такой гениальный поступок, что расплодились». Конец дискуссии. Лониль все скачет на диване, ноги его становятся все сильнее и сильнее.

Двадцать пять минут первого. Учительница поднимает раскуроченное лицо от классного журнала и смотрит на класс. Дети выполняют задание на счет и раскрашивание. Она смотрит на часы, потом на Лониля. Под острым углом сверху ей видно, что Лониль не раскрашивает, а замазюкивает черным весь сложный, похожий на паззл рисунок, в каждом из тех полей которого, что должны быть закрашены особым цветом, напечатан арифметический пример (0–3 = синий, 4–7 = красный, 8-11 = зеленый, 12–15 = желтый). Лониль замазывает все черным фломастером. У воспитателя нет уже больше сил возражать, урезонивать и пререкаться, потому она прокашливается, переходя на слабый, сдавленный вой, и произносит с неубедительной педагогической настойчивостью:

— Лониль.

— …

— ЛониИИЛЬ!

— ЧиВООО!

— Так, Лониль, через пять минут тебе нужно выходить, можешь начинать собираться.

— Как собираться?

— Ну, можешь начинать складывать вещи, потом выходи в коридор и одевайся.

— Да не могу я складывать вещи, у меня ведь рюкзачка-то нету, блин, я же его забыл.

— НЕ РУГАЙСЯ! в классе, Лониль. Тогда сложи свои вещи в шкафчик, понял? Выходи и одевайся. Все, твоего поведения мне на сегодня уже ХВАТИЛО.

Лониль складывает книжки и тетрадки так небрежно, что едва не отрывает обложку у тетрадки, которую ему выдали на первом уроке. Он укладывает все в некое подобие стопки, приподнимает стопку обеими руками и прижимает к груди, но книжки соскальзывают друг с друга, и в ленивой попытке поймать их он отрывает обложку совсем. Обложка остается в руках у Лониля, а все остальные книжки валятся на пол, ровно туда же, где он пролил четверть литра школьного молока на прошлой перемене — и отказался подтереть. «Придется тебе сидеть в этой луже», сказала учительница, получив «ага» в ответ. Теперь три книжки из трех возможных валяются в луже, пропитавшись молоком, а учительница дрожащей рукой трет лоб. Ее камфарные зубы ритмично обнажаются. Губы, с необозримым числом горестных вертикальных морщинок, то раздвигаются, то сжимаются, кажется, будто она сидит и поедает собственную блевотину. Она ничего не произносит. Страничка в классном журнале, отведенная для замечаний о поведении Лониля, уже до краев заполнена комментариями; тогда она хватает ручку и пишет НЕПРИЕМЛЕМОЕ ОБРАЩЕНИЕ С УЧЕБНИКАМИ на желтом листочке и вклеивает его в журнал в верхнем правом углу. Лониль поднимает (по собственной инициативе) книги и встряхивает их так, что обрызгивает Ивонночку (которую будут звать Ивоннючкой все долгие годы ученья) сотнями мельчайших капелек прокисшего молока. Ивонн(ючк)а восклицает ФФУУ! а учительница, в последний раз за этот день, вся трепеща, втягивает в себя воздух: ЛОНИЛЬ! Вопит она. Лониль еще раз встряхивает книги, как будто никто и не проорал его имени, и кладет, или, вернее, запихивает их комком на свою полочку в шкафчике у правой стены класса. Немножко молока проливается вниз на полку к Тони, которого ожидает долгий жизненный путь юного правонарушителя и героиниста.